| Главная » Статьи » Этнография. |
Мы предлагаем вашему вниманию фольклорные записи уроженцев наших деревень, опубликованные в книге известного литературоведа, критика, фольклориста: Молдавский Д. М. Господин Леший, господин Барин и мы с мужиком.— 2-е, доп. изд. — Л.: Лениздат, 1990 — 495 с., ил. ISBN 5-289-00601-Х (в пер.) Она посвящена народному творчеству, в том числе Ленинградской, Псковской и Новгородской областей. Она — об обычаях, преданиях и обрядах и одновременно о национальных традициях фольклора России. В нее вошло большое количество сказочных текстов, легенд, частушек, пословиц, в разные годы записанных автором, а также рассказы о встречах со сказочниками, народными певцами, знатоками частушек, пословиц, легенд. Книга иллюстрирована рисунками самого автора, которые помогают не только увидеть происходящее в тексте, но и дают своеобразный комментарий к нему. Всеволод Рождественский. Военные частушки.
<...> однажды я получил от Всеволода Александровича пакет, в который было вложено несколько густо исписанных страничек. Это были частушки, записанные им «с голоса деревенских девушек в Тихвинском районе Ленинградской области в деревнях Чемихино и Сугорово (на реке Сясь)» я развернул смятые желтые листки. Рукой Всеволода Рождественского было написано: «Фронтовые частушки» Далее шли тексты: Партизана я любила, Партизана тешила. Партизану на плечо Сама винтовку вешала.
Партизана я люблю, Он находится в лесу. Хоть преследовают немцы, Я поесть ему несу.
Выйду, выйду за ворота, Ветерок, подуй, подуй! Передай моей залеточке Воздушный поцелуй!
Не курите вы, ребята, Не коптите потолок — Стали спички дорогие — Пять копеек коробок.
Я милашку проводил До высоких до бугров. А что было у бугров, Вы спросите у коров.
Говорят, я не красива, Верно —не красавица. Красота — она не диво, В аптеке покупается.
Сирота я, сирота, Без отца, без матери, А еще я сирота — Хожу без симпатии.
Ты колись, колись, полено, Щепочки сосновые. То любовь, а то измена — Девочки бедовые. Ах, меня, меня замучили Его глаза вертучие, А еще замучили Поцелуи жгучие.
Ну, какая же любовь — Ты домой, и я домой. Вот такую нам любовь — Ты домой, и я с тобой.
Я, бывало, завлекала, Хорошо случалося. А теперь уж не выходит — Куда что девалося?
Вася спросит — сколько время? Нина скажет — первый час. Вася спросит — кого любишь? Нина скажет — только вас.
Говорите, что хотите, Но по-вашему не быть. Но по-вашему не быть — Кого люблю, мне не забыть.
Не сама гармонь играет — Все четыре пальчика. Но моргнешь — как приворожишь Молодого мальчика.
Дай мне, Нюра, карандаш. Напишу — ты передашь. Если спит, то не тревожь, Письмо под голову положь!
Раскудрявая береза, Ветра нет, а ты шумишь, Разретнвое сердечко, Горя нет, а ты болишь.
Где же, где же это время, Где мои семнадцать лет. Любви девочка не знала, А теперь спокоя нет.
Рассуждаю очень здраво, Я должна глядеть направо. Не туда глаза глядят — Они глядят, куда хотят.
До чего любовь доводит — Еле на ногах хожу. Дайте стульчик, я присяду, Ручки к сердцу приложу.
Быстро к речке подходила, Стала на коленочки, Сказала речке два словечка — Куда деваться девочке?
Я любила лейтенанта, Я любила старшину. Лейтенанта за таланты, Старшину за ветчину*
Эх, война, война— что ж Ты у нас наделала. Всех замужних и женатых Холостыми сделала.
Мой миленочек военный, И военный не простой. Он на западе женатый, На востоке холостой.
Мой миленок заболел, Три недели мается. Вставил зубы новые — Рот не закрывается.
У милого моего Поговорочка на «о». И за эту букву «о» Люблю его одного.
Уговаривал миленок: Давай, девушка, гулять. Уговаривал, да мало — Уговаривай опять!
Ах, подружка дорогая, Давай поменяемся. Ты с моим, а я твоим У крылечка постоим.
Ах, подружка дорогая, Не буду меняться. Мой хороший, твой плохой, Все будут смеяться!
Еще передала мне Елена Ивановна (Серпухова) запись (по памяти) трех бывальщин, рассказанных в ее детстве няней Василисой (урожденной деревни Савкино, Боровичского уезда, Новгородской губернии), о святочных гаданиях: «Собирались девушки на святках гадать. Пошли к одной старушке. Избушка ее на самом краю деревни стояла, всегда у нее на посиделки девушки собирались Старушка их и научила: — Идите на перекресток дорог, круг очертите, зачурайтесь на все четыре стороны, загадывайте на каждую девушку по очереди и слушайте. Если услышите колокольчик — сани едут,— значит, ту девушку в этом году просватают в ту сторону, куда сани едут; а если на которую загадаете да услышит, как топором стучат, то худо ей: в этом году помрет у нее кто-нибудь! Все обсказала как следует старушка: — Идите, значит, только помните: из круга не выходить, что бы ни почудилось, да и смеяться нельзя: нечистая сила кругом вьется! Накинули девушки шубейки и побежали, благо недалечко: перекресток сразу за околицей был. Сделали все, как старушка научила: круг очертили, на все четыре стороны зачурались и сами в круг забрались, тесно стоят — боязно. А небо ясное, месяц светит, снег в поле блестит. Ну, загадали на одну девушку, слушают. Тихо, ничего не слышно. Только была с ними одна девушка озорная да смешливая; засмеялась она да и говорит: — Верно, нас бабушка не на тот перекресток послала, может, нечистый-то в другом месте ждет?! Тут подруги на нее зашикали — с ума, мол, ты сошла, чье имя помянула! Только глянули — да как ахнут: стог сена, что в поле у дороги стоял, как закачался, зашатался да прямо на них и двинулся! Им бы, глупым, из круга не выходить, да испугались очень, закричали, да и бегом к деревне, к старушке в избу,— а стог за ними. Вбежали в избу, закричали: — Гонится за нами нечистый! — и повалились по лавкам. Старушка-то догадлива была: начала хватать горшки да чугунки да девушкам на головы надевать, а сама головой в подпечку сунулась: ей чугунка не досталось. Тут как отворилась дверь, ветер задул, что-то тяжело затопало по полу да давай девушек по головам (по горшкам) бить да приговаривать: «Вздогадалися!» Под конец и бабку по заду стукнул и из избы выкатился. Ну, маленько полежали девушки, очухались — холодно стало: дверь-то в избу нараспашку. Вылезла старушка из-под печки — глядь, вся изба сеном засыпана, а горшки да чугунки, что у девушек на головах понадеваны были, все как есть побиты; зато головы у всех целы. А у бабки юбка сзади сажей вымазана. Вот что нечистая сила наделала! А кабы не бабка — не бывать бы девушкам живыми!»
Вторая побывальщина также была посвящена той же теме: «Гадают-то больше девки, но только раз такой случай вышел — мужик гадать решил: понадобилось ему что-то о своих делах узнать, вот он и собрался в полночь под свиную тушу слушать. Известно, где нечистая сила на святках вьется: на перекрестках, в банях, да ежели кто свинью к крещенью заколет, то в свиной туше. А у того мужика как раз заколотая свинья в амбаре висела. Мужик, ясное дело, ничего жене не сказал (язык у бабы больно длинный) да и пошел во двор — будто скотину посмотреть да лошади сена задать. Только жена-то у него была баба хитрая да приметливая: зараз сообразила, что неспроста мужик ночью во двор пошел. Накинула платок да за ним следом потихоньку отправилась. Вышел мужик во двор — месяц светит, все ясно видать,— пошел к амбару — висит свиная туша на крюке. Подошел он, постоял-постоял, духу набрался да и спрашивает: так, мол, и так — какие мои дела будут, как исполнятся? Только сказал и видит: повернула к нему свинья рыло, захохотала да таким противным голосом и говорит: — Сначала ты мне скажи, сколько на моей шкуре щетинок, а уж после меня спрашивать будешь! Сомлел мужик и слова сказать не может; язык во рту не ворочается. А баба-то догадлива была. Хоть и испугалась, а видит, мужика выручать надо, а то вовсе пропадет. Подскочила к мужику, за руку схватила, а свиной туше и закричала: — А столько на тебе щетинок, сколько звезд на небе! Захохотало свиное рыло: — Вздогадались! Вздогадались! Да только бабы с мужиком и след простыл. Прибежали в избу, зачурались. Отдышался мужик и стал бабу ругать: — Дура ты дура стоеросовая, все мне дело испортила! Кто тебя, бабу, звал, кто тебя просил? Я бы и сам догадался, а теперь все зря прошло, ничего я не узнал, зря страху натерпелся». И еще:
«У одного мужика завелась в избе Нечисть. Ни с того ни с сего стало на печке шуметь да скрипеть. Спасу нету! Баба совсем от страху извелась, грозилась к матери в другу деревню уйти. Ну, ладно. Позвал мужик попа. Поп честь честью отслужил, святой водой побрызгал. Отобедал, деньги взял, как положено; сказал: «Не греши!» — и ушел. Поп-то ушел, а Нечисть осталась. Как вечер, так и начнет сипеть да скрипеть, а иной раз и днем шумнет. Ну, мужик к попу: мол, батюшка, ты, верно, не ту молитву читал. Поп заругался, мужика выгнал. Ну, мужику что? Почесал в затылке, домой поплелся. Догоняет его старик —дедом Егором звали. — Постой,— говорит,— я тебе помогу. Ну, мужик засомневался. —- Чего ты-то можешь супротив Нечисти, коли сам поп не сладил? Дед Егор говорит: — Погоди, вечером зайду, только выпить поставь! Ну мужик что, поставил. Пришел дед Егор, сели за” стол, выпили немного. А на печке как зашумит! Тут дед Егор схватил картошку — да как бросит на печку, да еще черным словом заругался: «Так, мол, тебя, и так! Нечего, мол, тут тебе людей зря баламутить!» Не успел дед слов договорить, как с печки та картофелина назад полетела да деду прямо в глаз! А на печке как ухнуло и вроде как кобыла заржала. Вот и весь сказ. У мужика с той поры тишь да гладь - Ну а у деда Егора фонарь под глазом с неделю был»’ Интересно, что эта бывальщина вошла как составная часть сказки третьей сестры — Нины Ивановны Серпу ховой, вдовы известного советского ученого-геолога В. П. Савченко. По словам Нины Ивановны, сказка была впервые услышана ею в селе Мошенском, Боровичского уезда, Новгородской губернии, от Михаила Ильича Захаржевского в 1921—1922 годах. Имена и прозвища действующих лиц — подлинные — все это жители села Мошенского!
Как попы ссорилисьТы родное Мошенское, огромадное село! Как зимою в Мошенское все дороги замело. Вот в Мошенском все дело и вышло. Жили в Мошенском два попа — приход-то большой, богатый,— поп отец Иван да поп отец Маврикий. Поп Иван постаре был, а поп Маврикий вовсе молодой и гораздо озорной — не то чтобы пьяница, пить он шибко не пил, а так озоровал. Кого в церкви кадилом по лбу стукнет, кому крестом в зубы ткнет, так, что зубы чуть не вышибет. Да только приключилась с отцом Маврикием настоящая беда — овдовел он. I Сам, чать, знаешь, что попу овдоветь? Жениться другоряд попу нельзя, а мужик он молодой, всего два года как сан принял. Да только поп Маврикий исхитрился. Накупил разных полушалков, а какие и от жены остались, и стал эти полушалки по окнам развешивать. Ну, молодые бабенки враз поняли, что и к чему. Да и отец Маврикий видный сам из себя был. Ну, и стали, которы побойчей да поладней, к нему полы мыть да белье стирать похаживать. Все бы ладно было, да матушка отца Ивана — попадья— стала ему вдалбливать: пиши, дескать, архиерею, что надо отца Маврикия в монастырь. Блудом-де он занялся. Весь приход тебе достанется, как его отправят. Ну, отец Иван и написал. Вызвал их обоих архиерей, а отец Иван дорогой помалкивает, ничего не рассказывает. Вот приехали они, архиерей и говорит: — Ты, Маврикий, блудом занимаешься,— жену не успел похоронить, а уж о тебе слушок пошел! А Маврикий-то и отвечает: — Напраслину на меня возвели, отче! Ко мне только средь бела дня женщины убираться ходят. Что же мне, обовшиветь теперя? А сам кулаком глаза трет, будто плачет. Ну, архиерей видит, напраслину возвел отец Иван. Отпустил он попа Маврикия, а попа Ивана спрашивает: — Ты своими глазами сидел, или на исповеди бабенки каялись? Попу Ивану деваться некуда. — Как же,— говорит,— я своими глазами видеть могу, и на исповеди в таких делах бабенки не покаются, потому как правильная женщина на такие дела не пойдет, а с энтих все как с гуся вода, потому бога они не боятся. — Ну,— говорит архиерей,— ты сперва доказательства представь, а так первосвященного не с чем нам беспокоить! Вот приехал поп Иван домой и все как есть обсказал своей попадье. А матушка-то и говорит: — Я буду глядеть — как он новый полушалок на окне вывесит, ты подберись да в окно-то и загляни, а с собой дьячка возьми. Ну, поп Иван и рад — уж очень ему охота весь приход в руки забрать. Недолго дожидать-то пришлось. Вот крадется поп Иван под окнами, а дьячок подале ползет. Да только поп попал невпопад. Бабенка-та, коя полы в тот день мыла,— словно сам отец Маврикий, озорница была. Она и приметила попа с дьячком. Окно расхлобыснула да помои-то попу Ивану на го лову и вылила. Поп закричал: — Анафеме предам тебя, подлую! А она ему: — Ой, батюшка, да как я знать могла, что ты под окном схоронился? Побежал поп Иван домой, велел работнице байну топить. А поп на попадью кричит: — На все село через тебя острамился — никуда больше не пойду! Так дело между попами и кончилось. А только поп Иван стал денно и нощно бога молить, чтобы покарал господь грешника отца Маврикия. То ли услышал господь его молитвы, то ли еще что, а только жил в Мошенском богатый мужичок Пенюшка. И стало у этого Пенюшки в дому нечисто — кто-то с печки стал картошкой кидаться, да не только ночью, а средь бела дня. По селу об этом только и речи. Стал народ бояться к нему в избу заходить. Не бросать же дом, да и куда средь зимы подашься? Вот и пошел Пенюшка к Маврикию, как все знали, что поп Маврикий бесстрашный был. — Так и так, батюшка, ослобони от нечистого. А поп-то и говорит: — Чего же ты плачешься, тебе радоваться нужно! Ты картошку собирай да свинью на ей и выкормишь — это тебе, видно, дар божий! — Какой же это дар божий, когда все в шишках да в синяках ходим, в летнюю избу перешли — а сам знаешь, каково зимой-то в летней избе? Мы хоть народ темный, а не век свой круг скота ходим. Нельзя этой картошкой скотину кормить. Дак ты приходи, батюшко, освяти избу-то, ослобони нас от его! — Ну ладно, завтра после обедни приду. Вот после обедни поп и пошел вместе с дьячком молебен служить у Пенюшки. Все семейство собралось. Отслужил поп Маврикий обедню, побрызгал избу святой водой, сели обедать. Только поп ложку ко рту поднес, как огромадная картошина ему по лбу и бац!—здоровую шишку набила. Ну, поп схватил эту картошину да и закинул ее с матерком со всей силы обратно на печку. На печке-то как взвоет, зашумит, и все тихо стало. С тех пор у Пенюшки из дому нечистый сбежал. Да и жила в Мошенском женщина Ольга, по-уличному — бомба. Очень толстая была, ну прямо как лежбак. Муж у ней вовсе тихий был. А она бубликами торговала. Сядет на лавку, поставит вперед себя маленьку лавочку, ногу заголит да протянет на маленьку лавочку. Тесто раскатает да по ноге и меряет, чтоб просчету не было. Коло лодыжки обернет — по копейке, круг икры — по три копейки, а круг ляжки выше коленки — по пятачку. Уж не знаю почему, но только приглянулась эта Ольга-бомба попу Маврикию. И стал он удумывать, как бы ему с ней дело сладить. Известно, самая сладка брюква, что на чужом огороде растет. Кабы не поп Иван, легче дело-то было. А только всякий поймет, что Ольга-бомба полы мыть не пойдет. Решил поп Маврикий, чтобы Ольга-бомба к нему на исповедь ходила, а там видно будет. Ну и Ольге-бомбе, видно, лестно показалось, что отец Маврикий на ее поглядывает. Стала она в церкву ходить, когда отец Маврикий службу справлял. А тут и великий пост подошел — скоро люди говеть начнут. — Погоди же ты, поп Иван, я те выучу. Поране твоего приход объеду.
Вот запряг поп Маврикий мерина в розвальни, а впереди не так что очень большой дошник укрепил. Сел на краешек и поехал по сбору. А Ольга-бомба ране у отца Ивана яйца да сметану покупала, как они ей завсегда нужны. Вот объехал поп Маврикий приход, чуть не полдошника сметаны насбирал. Едет да и думает: «Отдам эту сметану за так Ольге — все будут думать, что я про- дал, а она поймет». Вот доехал поп до Мошенского, затворину вытащил, ворота снова затворил, сел опять на край дошника да и поехал прогоном. А ты что думаешь? Тот-то забыл, как поп его из Пенькиной избы выжил? Нет, брат, ничего он не забыл. Только поп поехал, а тот как гикнет, лошадь-то и понесла! Поп и ковырнулся вверх ногами в дошник со сметаной. Домчала лошадь до дома Ольги-бомбы и стала как вкопана. Сбежался народ, вытащили попа из дошника-то — еле отхаркался поп,— еще бы немного и утонул бы в сметане, да, видно, не попустил господь нечистого безвинно погубить попа! Хорошо еще, что дело-то великим постом было, у попа под подрясником штаны были надеты, а ну как в Петровки? И то народ смеялся, как поп вверх ногам по селу промчался. Ну Ольга-бомба на исповедь к ему не пошла и смотреть на его не стала. Вот как Пенюшку-то поп Маврикий выручил, а себя, значит, выучил!
<...> А потом я получил от Нины Ивановны Серпуховой вот такое письмо: «Посылаю обещанное описание свадьбы Кати Чубаровой, на которой мне довелось побывать в 1920 г. Должна сказать, что за 4—5 лет, что мне довелось прожить в Петровском, в тех краях абсолютно не было пьянства. Слово «самогон» известно не было! На свадьбах, как и на престольных праздниках, пили только пиво домашнего изготовления, а от него безобразно пьяных не бывает, просто люди становятся «развеселыми»- Не было ни драк, ни поножовщины. Все это пришло позднее, в период нэпа. На свадьбе мне было интересно, что запомнила, пишу. Я была на девичнике и на самой свадьбе. ДевичникНа девичнике присутствуют только женщины. В углу избы под образами стоит стол, на котором мелкое блюдо. Невеста сидит в углу, в темном полушалке. Проходящие кладут на блюдо подарки. Мы положили платок и деньги. Невеста встала из-за стола и начала плакать в голос. Запомнила начало: «Ты, моя родима матушка, день-денской моя печальница, в ночь-ночную горемычница, векова моя сухотница, погляди ты в очи ясные на свою на дочь любимую, пожалей ты меня, матушка, не отдай ты меня из дому» и т. д. Как мне объяснила тетя Анюта — мамина двоюродная сестра, мать невесты,— каждая невеста причитает по-своему. Причитание длилось довольно долго. Потом подружки запели. Слова песни я помню, так как слышала ее несколько раз: «Как из леса, леса темного, вылетало стадо серых гусей, а за ними-то белых лебедей. Отбивалася от стада лебедушка, приставала ко серым гусям, ко серым гусям, ко серым. Не успела она крылышки на спинушке расправити, ее стали гуси щипати. Не щипите, гуси серые, не сама к вам залетела я, занесла меня лиха беда, злая буря, непогодушка. Как из улицы в улицу хоровод идет, как один-то идет девушек, а другой идет молодушек. Отставала красна девица, приставала ко молодушкам. Не успела она косыньки на головушке расправити, ее стали бабы хаяти. Вы не хайте, бабы старые, не сама я к вам заехала, завели меня добры кони, добры кони — имя-отчество жениха, в данном случае — Михайловы, Михаила свет Ивановича». После этого подружки стали плясать под плясовую, из них помню только первую: «Ох ты, Катя, бела барыня, Новгородская боярыня, Набелилась, нарумянилась, Добру молодцу пондравилась.
Так повторялось для каждой пришедшей. Происходило это в деревне Макарьино, Левочской волости, Боровичского уезда, Новгородской губернии, в доме Анны (отчество тети Анюты не знаю) и ее мужа Петра Чубаровых. На мальчишнике, естественно, не была, и что там происходило, не знаю. Знаю только, что ни драк, ни иных безобразий не было.
Молодые приехали из церкви на клученых (разукрашенных) лошадях (впрочем, как и все лошади приезжавших в церковь) Тетя Анюта оставалась дома и хлопотала с угощением. Молодых посадили посреди стола. Появился «дружка» — сват. Через плечо у него завязано вышитое полотенце. Затем гостей усадили за стол, и дружка начал свои бесконечные остроты, что и входит в его обязанности. Всех я не помню, многие из них звучат не совсем прилично, но встречаются хохотом. Но две первые я запомнила: Стряпушка, стряпея, Кручена жопея, Что есть в печи На стол мечи.
Стряпушка, божья тушка, Загляни на шесток, Достань пирожок! Угощенье длилось довольно долго. Когда все изрядно повеселели от выпитого пива, начались парные танцы- Плясали преимущественно пожилые. Первыми вышли тетя Анюта (стряпушка) и дружка: Она. Захочу да улечу и потолока не ухвачу! Он. Где же, дура, улететь, потолока не задеть! Она. А мой миленький хорош, нет резиновых галош- Он. Так ведь я тебе сказал, что галоши заказал. Она. Ах лапти мои, лапоточки мои! Он. Где вшивые плясали, там и дочки твои. Она. Почаще дроби, да повежливее. Он. Чтобы было те плясать понадежливее. Затем дружка плясал один и пел: Пляши, Матвей, не жалей лаптей, Тятька будет, не забудет, Тятька новые сплетет. Лапти вираные, подковыренные. Не плети о девяти, Плети о двенадцати. Вот все, что мне запомнилось». <...> От Дарьи Осиповны Осиповой, чью сказку я привел ныше (год рождения 1903-й, уроженка Новгородской губернии, Старорусского уезда, Доворецкой волости, деревни Цевелево), слышал не меньше десяти текстов. В большинстве они («Поляк — красный колпак», «Усан Бессмертный», «Про Ваню-дурака» и др.) были основательно подзабыты, и я записал лишь отрывки. Записывая их, я не мог отделаться от ощущения, что! передо мною черепки каких-то великолепных древних, увы, не дошедших до нас амфор.
Страшновата сказка об убитом мальчике, на могиле которого выросла березка. Пастух вырезал из березы дудочку, а та заиграла: «Сыграй, дяденька, тихонько, сделай милость, полегоньку, но не вы меня убили, меня сестрицы погубили...» Вечером «пастух пришел на череды (пастухи ведь все на череды ходили) к мужику этому, к отцу мальчика... Сел за стол пастух, заиграл, дудочка запела... Сестры зарыдали, заплакали, признались во всем...; Потом дудочка разбилась, и из нее возник мальчик...» «...Жили дед да баба. Был у них сын Ванюшка — не умный...» В сюжет поступков «наоборот» включена странная сцена: вместо умершего отца дурак целует мертвую лошадь, на пожаре стал плясать и петь; увидев, что «борова палят», облил его водой; на похоронах— «Дай вам, господи, на масляной разговеться»; * мужику, сеющему огород, сказал: «Дай бог тебе во всех трех полях по одной горошинке вырастить!» и т. д. Еще записал я от Дарьи Осиповны сказку про телегу, которая... ожеребилась — так, во всяком случае, сказал богатый мужик, чтоб забрать у бедняка жеребенка. Далее рассказ о царском сыне, которого подбросили кузнецу в сенной сарай — пуню... Был этот мальчик необычайного ума: всё планы строил — где дворец построить, где корабли пустить... «Вот сказали царю — у кузнеца сын мудрец». И сказал ему царь: «Приезжай ко мне не сыт, не голоден, не на коне, не пешком и чтоб лошадь в дверях поставила задние ноги, а на улицу передние...»
От Дарьи Осиповны записал и плясовую: Как у наших у ворот Муха песенки поет. Ой люли — вот поет! Комар музыку ведет! Ой люли — вот ведет! Стрекоза плясать пошла, Муравья с собой взяла. Ой люли — вот взяла.. . Муравейка, милый мой, Ой люли — милый мой... Попляши-ка ты со мной! Ой люли – вот со мной! А я рад бы поплясать, Да я очень уж устал... И еще: Эх, скок-поскок, Молодой дроздок По водичку пошел, Молодичку нашел. Молодиченька-невеличенька, Сама с вершок — Голова с горшок, Молодичка-молода Поехала по дрова. Зацепила за пенек, Просидела весь денек...
Современное состояние русского народного творчества напоминает мне порой старые городки и села со стоящими среди них колокольнями и церквушками, затопленные людьми, не желающими думать хотя бы на десятилетие вперед. Да еще с той разницей, что в данном случае и гидростанций никаких не построено. Нет, автор, разумеется, ни в коей мере не против современного искусства или современной архитектуры. Уместно напомнить, что все подлинные новаторы опирались как раз на фольклор — в живописи, в поэзии <...>
Сказки Дарьи Осиповой
Свинья на свадьбеЖил барин. И была у него свинья с поросятами: Аксиньей ее звали. И мужик неподалеку жил. Жена у него была. Вот приезжает мужик этот к барину на санях, снег уже выпал. Кланяется и говорит: — Есть у тебя, барин, свинья Аксинья! А у меня есть жена — Ефросинья! Хочу я с Ефросиньей свадьбу сыграть, а твою свинью Аксинью на свадьбу позвать. Барин смеется: — Ну, раз ты такой дурак — свинью на свадьбу зовешь, сажай мою Аксинью в сани да вези — пусть погуляет. Береги ее только, как во лбу глаз! — Спасибо, барин.— Мужик говорит. Подгоняет сани к крыльцу и туда свинью впихивает: — Да как она одна поедет, на кого поросят оставит? — Пусть и поросята едут.— Барин говорит, — А холодно им не будет — мороз ударил? — На, возьми шубу, прикрой их — потом заодно привезешь! Достает барин из сундука шубу — шик-маре. Кладет в сани. Уехал мужик. День барин ждет. Гуляет свинья Аксинья на свадьбе. Другой день ждет. Гуляет! На третий день нервничать стал, слугу подзывает: — Поди к мужику, узнай, почему Аксинью домой не везет! Пошел слуга к мужику. Тот ему и говорит: — Никакой свиньи Аксиньи я не звал, свадьбы не гулял, да и женат я на Ефросинье давным-давно, какая уж тут свадьба... Слуга возвращается и рассказывает барину. — Никакой свиньи Аксиньи мужик не звал, свадьбы не играл, да и женат он на Ефросинье давным-давно — какая уж тут свадьба! Барин очень разозлился. Решил мужика проучить. И подал на него в суд. Вызывает судья барина и мужика. Барин прямо в палату к судье идет, а мужик у двери стоит, шапка снята. Судья спрашивает: — Расскажите, барин, что у вас произошло? — А вот что у нас произошло. У меня свинья — Аксинья, а у него жена — Ефросинья. Задумала Ефросинья свадьбу играть, решила Аксинью на свадьбу позвать, да не одну, а с поросятами. Вот ее муж, мужик этот, приехал мою Аксинью в гости звать на Ефросиньину свадьбу. Судья говорит: — Ничего понять не могу — у кого жена Ефросинья, а у кого Аксинья? А если он Аксинье муж, то зачем с ней свадьбу играть? И что за поросята еще? Барин объяснять пустился: — Аксинья — это свинья моя. А у мужика жена Ефросинья. Вот мужик этот приехал Аксинью на свадьбу звать... — Какую Аксинью? Свинью, что ли? — Свинью с поросятами! Я ей еще шубу дал, чтоб не замерзли! — Кому шубу? — Как кому? Аксинье, свинье! Не понимаешь, что ли? Мужик стоит у двери, смеется. Посмотрел судья, решил, что барин с ума сошел, и говорит: — Кому жена Аксинья, кому Ефросинья — нет на вас моего терпения. А чтоб я не отправил вас на поселенье— катитесь-ка вы лучше по домам! Так свинья у мужика и осталась!
Мужик с женойЖили-были мужик с женой. Она не любила своего мужа и все приглашала к себе побратима. Мужу говорила: — Хоть бы ты куда-нибудь делся... Помер бы лучше! И все в лес его посылала, какая бы ни была погода — все дров у нее нет! Вот однажды она и говорит мужу: — Поезжай в лес! А сама бога молит, чтоб он мужика ослепил, или бы муж ее оглох, или подохнул бы вовсе! Решил мужик не ехать в лес; походил по двору, лошадь за амбаром привязал, а сам в избу вошел да и залез в божницу, за занавески! И спрятался. Вот жена приходит, довольная такая: — Нил ты Столбенский, Николай Чудотворец! Ослепите вы моего мужа, да чтоб не слышал он, да и подох скорее. Мужик все это слышит и говорит из-за занавески: — А ты возьми муки побольше, масла, яиц... От блинов он ослепнет, от масла слуха лишится... — Вот спасибо! Вот спасибо! Мужик вылез потихоньку, в лес поехал. А жена его досыта не кормила. Приезжает он домой, а она и говорит: — Ты устал, мой миленький! Голоден небось! Я уж тебе блинов напекла, яиц наварила! Садись и ешь досыта! Вот он начал есть и говорит: — Я что-то слышать плохо стал, вижу что-то плохо! Еще поел немного: — Я не слышу ничего, не вижу ничего! Вот она его на кровать отвела, свалила, а сама за побратимом своим побежала.
Позвала побратима этого, посадила, а сама за водкой побежала... А мужик взял этого побратима за горло да и задушил — и блин ему в рот втиснул, будто он задавился. Вот жена приходит, водку приносит, видит — этот сидит умерши. Она и кричит: — Ой, Иван! Иван! У меня нищий был! Я его накормила, а он блином подавился! Унеси его! Тот взял и унес. — А теперь ты его хорони! Не знаю, что с ней дальше случилось... Пусть от разрыва сердца умерла... Можно и так сказать: Я там была, Пиво пила, Мне дали мякушку, Я бросила под подушку, Мужику дали денег мешок, А бабе грязи катышок!
| |
| Просмотров: 1828 | | |
| Всего комментариев: 0 | |