Качаловы, Блоки и Швахгеймы: дополнения к старинным воспоминаниям.

Для тех, кто с интересом прочел колоритные воспоминания Николая Александровича Качалова, помещенные на нашем сайте в разделе «Каталог файлов: Тихвинские помещики», мы предлагаем интересное дополнение. Это отрывки из воспоминаний двоюродной сестры Александра Блока, Софьи Тутолминой (Качаловой) и наши собственные соображения и предположения о неожиданных поворотах судеб тихвинских дворян.

С. Н. Тутолмина, автор мемуаров. Фотография с дарственной надписью младшему брату — Н. Н. Качалову. 1952

«В 1890 году дедушка обратился к нашему отцу с просьбой переехать хотя бы на несколько лет в Хвалевское и наладить там пошатнувшееся хозяйство. Просьба была немалая. Отец уже втянулся в свою работу в Электротехническом институте и полюбил ее. Он хорошо ладил с молодежью и, кроме того, имел свойство увлекаться каждым порученным ему делом. В институте он работал уже 6 лет и внес много творческой инициативы в свой участок работы. А семья наша за эти годы увеличилась: родился еще сын — Лева. Теперь нас, детей, было уже четверо: старшая дочь Ольга — 10 лет, вторая дочь София — 9 лет, сын Никс — 7 лет и сын Лева — 2 года. А мама ждала еще пятого ребенка. Обстановку надо было перевозить всю и, в том числе, наш прекрасный рояль Беккера. Таким образом, этот переезд был для нас в высшей степени сложным. Но дружба отца с дедушкой была очень крепка, и он не раздумывая согласился на его предложение, хотя сельское хозяйство было для него совсем новым делом, но дедушка верил в талантливость и всестороннюю одаренность отца.

Сам дедушка был недавно избран первым председателем губернской Новгородской земской управы, и интересы работы отца и сына таким образом сближались. Мама, как всегда, смотрела на все глазами отца и вполне доверяла ему во всем.

Итак, в начале июня 1890 года мы двинулись в путь. Милая наша бабушка ехала, конечно, с нами, ее не пугала длинная и сложная дорога. Мы же, дети, были в восторге от того, что нам предстоит ехать на лошадях 330 верст и, вообще, по-детски радовались всякой перемене. Каждый готовился по-своему в дорогу. В день отъезда мама заметила, что карманы Никсиной курточки как-то странно оттопырились. «Что ты туда наложил?» — спросила она Никса. Тот посмотрел на нее умоляющими глазами: «Мамочка, там только самые необходимые дорожные вещи». — «А ну, покажи-ка!» И из кармана курточки появился сначала пакет гвоздей, не меньше фунта, затем молоток и, наконец, огромные клещи. Конечно, часть багажа пришлось отдать маме и это очень огорчило Никса.

Мы доехали в поезде до станции Чудово, где нас ждали экипажи: огромный старинный дормез и обширный тарантас, куда мы все разместились после того, как посидели у папиного старого близкого приятеля, Николая Александровича Струговщикова.

Никс сидел на козлах рядом с кучером и был очень горд тем, что ему, как взрослому, разрешили там сидеть.

И вот мы едем. Едем на почтовых, не торопясь, делаем по 10 верст в час. Перед нами двигаются чудные лошадки с таким чудесным, неповторимым запахом лошадиного пота. Милые тпрушки! И впереди еще три дня такого замечательного путешествия!

Мама и бабушка не так радуются этому, как мы, но переносят все терпеливо. Никс ведет бесконечные разговоры с ямщиком, и даже на некоторое время тот дает ему подержать вожжи — первый раз в жизни!

Через три часа мы остановились у почтовой станции. Было решено тут ночевать, так как уже вечерело. Отец распорядился принести побольше соломы. Освободили половину комнаты от мебели и вдоль всей стены разложили солому. Затем накрыли солому простынями и мы легли все вповалку. От соломы так хорошо пахло, спать было мягко, уютно и даже весело. И таким образом мы устраивались на ночлег все три ночи нашего путешествия на лошадях. И в этом тоже сказалась находчивость и инициатива нашего отца. Все было удобно и, главное, гигиенично.

Почтовая станция в Тихвине. Современное фото.

Одна из остановок (Тихвин) пришлась на 8-ое июня и там мы праздновали 7-летие нашего Никсюточки. Пишу эти строки и вспоминаю, как в 1953 году мы справляли его 70-летний юбилей. Какой контраст в обстановке! Торжественный зал Технологического института, наполненный друзьями, учениками, почитателями, и Тихвин 90-го года — почтовая станция, скромный стол, но зато Родина нашего замечательного композитора Римского-Корсакова (о котором, к сожалению, мы тогда еще ничего не знали).

Семья Качаловых в усадьбе Хвалевское: О. Н. Качалова , Н. Н. Качалов (старший), С. Н. Качалова, О. Л. Качалова (урожд. Блок), Л. Н. Качалов, Е. М. Гардер (воспитательница детей), Н. Н. Качалов (младший), А. А. Блок (урожд. Черкасова). 1890-е годы

Жизнь в Хвалевском (1890–1895) — это целый этап в нашей жизни, в течение которого мы научились любить природу с ее северными красотами. Она срослась с нами, и всю последующую жизнь мы тосковали по ней, когда судьба увела нас в другие края. Жизнь без природы не удовлетворяла нас, природа раз и навсегда завладела нами, как музыка, как любовь. Кроме того, живя на Хвалевском, мы сблизились с жизнью и духом нашего народа, нашего крестьянства.»

Из воспоминаний С. Н. Тутолминой об А. Блоке:

 Александр Львович Блок, отец А. А. Блока, дядя мемуаристки. Фотография с автографом А. А. Блока. 1870. Варшава. ГЛМ.

<…> Помню, как Саша <Блок> в ранние годы встречался у нас со своим отцом. Отец любил его, расспрашивал об университетских делах, и они подолгу просиживали рядом за столом. Саша прямой, спокойный, несколько «навытяжку», отвечал немногословно, выговаривал отчетливо все буквы, немного выдвигая нижнюю губу и подбородок. Отец сидел сгорбившись, нервно перебирая цепочку и постукивая по столу длинными желтыми ногтями. Его замечательные черные глаза смотрели из-под густых бровей куда-то в сторону. Иногда он горячился, но голоса никогда не повышал.

Однажды, Александр Львович, приехав из Варшавы, сейчас же вызвал сына: «Ты должен выбрать себе какой-нибудь псевдоним, — говорил он Саше, — а не подписывать свои сочинения, как я — “А. Блок”. Неудобно ведь мне, старому профессору, когда мне приписывают стихи о какой-то “Прекрасной Даме”. Избавь меня, пожалуйста, от этого». Саша стал подписываться с тех пор иначе.

Зимой 1915–1916 г. после долгого перерыва я вернулась в Петроград и от сестры узнала некоторые подробности о жизни Саши. Как-то мы отправились с ней на дневное представление оперы «Кармен» с участием артистки Дельмас. Там оказался Саша. Он увидел меня, подошел,и мы с ним тепло, уютно поговорили.

— «Я думала, ты меня не узнаешь: ведь ты стал такой знаменитостью», — сказала я.

— Как можешь ты говорить это серьезно, Соня! Я никогда не переставал помнить и любить вас по-прежнему. Только теперь я живу большей частью один. В обществе мне тяжело бывать.

И на мою просьбу приехать к нам он не ответил согласием. Он прошел в первый ряд, затем за кулисы, и больше я его не видела.

Но через несколько дней я сама поехала к нему. Повод для свидания был деловой. После нескольких лет вдовства я выходила вторично замуж. Мы решили венчаться негласно, позвав на свадьбу только двух свидетелей. Одним из них был мой родной брат Н. Н. Качалов, «Никс», как мы его звали в нашей семье, другим я наметила Сашу и написала ему, прося принять меня по секретному делу. Он немедленно назначил день. Это было в начале января 1916 г. Я прошла к нему в 5 часов вечера. Он сам открыл мне дверь. В квартире больше никого не было. Комната, в которой он принимал меня, была темной, с простой кабинетной обстановкой. Мы сели посреди комнаты за круглый стол. Когда я ему сказала, что его квартира кажется мне мрачной, он подвел меня к окну:

— Зато посмотри, какой вид! — В окне виднелась речная даль (он жил на Пряжке).

— Когда я изложила свою просьбу, он немедленно и очень охотно согласился быть моим шафером. Ему даже понравилась конспиративность нашей свадьбы.

Его отчужденность от людей произвела на меня тяжелое впечатление, и я решила это высказать.

— Если бы я была все время около тебя, ты был бы, может быть, другой!

— Да, возможно, что я мог бы быть счастливее… Но я считаю, что человек в наше время не имеет право на счастье. Я дорожу своим одиночеством. Оно мне не мешает любить жизнь во всех ее направлениях. Вот эта мелочная лавчонка, что видна из моего окна, говорит мне больше, чем вся искусственно создаваемая людьми красота, потому что в этой лавчонке сама жизнь.

— Ты называешь мою жизнь мрачной, — продолжал он, — но я люблю эту мрачность и считаю кощунством радоваться и быть счастливым в наше ужасное время.

Мы говорили с ним больше часа. Мы не касались внешних событий его и моей жизни, происшедших за те 14 лет, что мы не виделись, а делились только тем, что накопилось у нас за это время на дне души. Я поняла, что этот человек ушел от меня далеко, что он живет уже не своей личной жизнью, а жизнью своей страны, что в своем сердце он носит судьбу многих и многих людей.

Мне было радостно наблюдать, как под действием юношеских воспоминаний сходит с его лица скорбная складка, и лицо его освещается светлой улыбкой прежнего Саши Блока…

Через несколько дней состоялась наша свадьба. Когда мы с мужем приехали в церковь, Саша был уже там. На нем был черный сюртук. (Дома он был в какой-то куртке с отложным мягким полотняным воротничком.)

Он был огорчен, что с нами приехали еще четверо наших близких родных и даже мягко упрекнул меня в том, что я его обманула. Я объяснила ему, что это вышло случайно. Он один держал венец над моей головой, и я чувствовала, что делал он это с любовью.

После свадьбы он наотрез отказался ехать с нами ужинать. За ужином у всех в бокалах вместо вина были живые розы. Все присутствующие соединили их в огромный букет, и мы с мужем завезли его Саше на квартиру с приветственной запиской, которую я осмелилась написать в стихотворной форме. А на другой день я получила от него то прекрасное письмо, которое напечатано нынче в однотомнике Блока. На конверте он написал мою новую фамилию и, таким образом, нарушил нашу «тайну».   

Так заканчивает свои воспоминания о поэте его сестра Соня, но есть ещё один сюжет, связавший рассказ о Блоке с Тихвинским краем.

Фрагмент открытки Кузнецова «улица Павловская» с домом Швахгеймов.

В Тихвине, на улице, именуемой в наши дни Советской, а до революции Павловской, рядом с новым и красивым зданием в котором теперь располагается банк, на углу со Знаменской улицей стоит ничем не примечательный двухэтажный деревянный дом, напоминающий барак. По свидетельству тихвинского краеведа, Николая Григорьевича Никонова, этот дом в конце XIX века принадлежал семейству Швахгеймов и, как мы видим, выглядел более нарядно.

Швакгейм (Швахгейм) Константин Егорович, барон, подпоручик лейб-гвардии Преображенского полка, адъютант Инспектора внутренней стражи графа Е. Ф. Комаровского, благодаря близости своего патрона к царю, сделал блестящую военную карьеру и имел двух сыновей Аркадия и Дмитрия и дочь Ольгу.

 Этому семейству принадлежали также деревня Липки, Дмитровка, Калинина, Веченицы, Пергущи, Новые дворы, Верхние  и Нижние Колокольницы и Комовщина в Куневичской волости Тихвинского уезда и погост Пирозеро. Хотя Швахгеймы носили титул баронов, но ни особой знатностью рода, ни богатством не выделялись. Но были людьми просвещенными. Аркадий Константинович Швахгейм дважды выбирался на должность предводителя дворянства Тихвинского уезда и был одним из первых подписчиков на исторический альманах «Русская старина». Его брат Дмитрий Константинович, был тайным советником и  директором правления Общества Ивангородо-Домбровской железной дороги.

У Аркадия Константиновича было три сына: Иван, Александр и Николай и дочь Анна. Николаю Аркадьевичу принадлежала усадьба «Подбережье», которая находилась в 8 км от Ефимовского на левом берегу реки Соминки.  В 19 веке это был большой двухэтажный дом, вокруг которого были разбиты парк и сад, выстроены деревянная часовня и мелочная лавка. Первый этаж был каменным, в нем располагались и жилые и хозяйственные помещения. Второй этаж рублен из бревен, в нем располагались парадные помещения.

Иван Аркадьевич Швахгейм был женат на Марии Васильевне и жил со своим семейством по-видимому в том доме в Тихвине, о котором шла речь выше. Вскоре после рождения дочери Антонины семья эта распалась и жена Ивана Аркадьевича вышла замуж за тихвинского общественного деятеля Сергея Григорьевича Бередникова. Только в 1897 году указом сената она и ее дочь  Антонина были внесены в списки новгородского дворянства.

По моим предположениям на снимке Алексей Васильевич Вербицкий и его сестра Мария Васильевна Швахгейм .  Фото из собрания Н. Г. Никонова.

Хотя на обратной стороне снимка надпись:

Поскольку нет никаких сведений о том, что кто-либо из рода Швахгеймов был похоронен в Тихвине или в уезде, а фамилия эта чрезвычайно редкая для наших мест и для России в целом, то почти что с полной уверенностью можно сказать, что тихвинские  Швахгеймы обретали последний покой в Петербурге. И в этом нашем предположении кроется причина по которой наш краткий рассказ о Качаловых и Блоках мы дополнили рассказом ещё и о тихвинских баронах Швахгеймах.

Дело в том, что в Итернете (http://forum.yar-genealogy.ru/index.php?showtopic=6973&st=140) уже давно гуляет версия о двух могилах Александра Блока и вот  документальный фрагмент из нее, проливающий свет в том числе и на судьбу могил наших тихвинских помещиков, баронов Швахгейм,  похороненных когда-то по моим предположениям, на северо-восточном участке Православного Волковского кладбища, так как все они были православными :

«<…> Дмитрий Лихачев в интервью, которое было опубликовано в 1994 году: «Перезахоранивали Блока в 1944 году. При этом событии присутствовал Дмитрий Евгеньевич Максимов (известный литературовед, поэт, доктор филологических наук. – Прим. автора). И ведь перезахоронили только череп Блока. Дмитрий Евгеньевич нес череп Блока, потому что остальным, очевидно, было противно его нести, они боялись, а он не боялся. Он нес череп Блока в платке и по дороге пальцем из глазниц выковыривал землю. Ему показалось, что так будет лучше. И тогда его остановили и сказали: «Вы выковыриваете прах Блока. Это нельзя делать». (У него есть воспоминания об этом перезахоронении.) И «могила Александра Блока» – это чужая могила, какого-то барона (я забыл его фамилию). В эту чужую гробницу, в этот чужой склеп и поместили череп Блока. Один череп. Все остальное осталось там, на Смоленском кладбище, рядом с матерью, и было сровнено с землей. <…>

 Как же все-таки проходило перезахоронение останков Александра Блока? Вот как об этом говорится в официальной хронике: «26 сентября 1944 года в одиннадцать утра на Смоленском кладбище собрались сотрудники Музея городской скульптуры, кладбищенской администрации и санэпидстанции. От писательской организации были лишь литературоведы B. C. Спиридонов и Д. Е. Максимов. В приготовленные деревянные ящики были сначала помещены останки А. Н., Е. Г., М. А. Бекетовых и А. А. Кублицкой-Пиотух (мать поэта. – Прим. автора). Затем наступил черед могилы Блока».

На подводе печальный груз был доставлен на Литераторские мостки. Место для перезахоронения было выбрано на участке неких Швахгеймов. Утром 28 сентября останки были преданы земле. Никого из Союза писателей при перезахоронении не было. Через два года на могиле установили обелиск с барельефным портретом.»

Вот так неожиданно скрестились в памяти потомков судьбы тихвинских помещиков и родственников великого поэта -  Качаловых и его посмертная горькая участь покоиться сразу в двух местах.

Таким образом, если наши предположения относительно Швахгеймов верны, то мы знаем где именно они обрели последний покой: в одной земле с Бекетовыми и Александром Блоком.

Т. Владимирова

Воспоминания С. Н. Тутолминой печатаются по тексту из альманаха «Наше наследие». – 2010. - № 96