| Главная » Файлы » Персоналии » Литераторы. |
| 17.05.2015, 20:20 | |
Тэффи: «Назвался Надеждою, полезай в кузов» Тамара Александрова «Я почувствовала себя всероссийской знаменитостью в тот день, когда посыльный принес мне большую коробку, перевязанную красной шелковой лентой. Она была полна конфетами, завернутыми в пестрые бумажки. И на этих бумажках мой портрет в красках и подпись: «Тэффи»! Я сейчас же бросилась к телефону и стала хвастаться своим друзьям, приглашая их к себе попробовать конфеты «Тэффи» … Я опомнилась, только когда опустошила почти всю трехфунтовую коробку. И тут меня замутило. Я объелась своей славой…» Слава Тэффи в России была безмерна. Ее обожали гимназисты, чиновники, телеграфисты, светские дамы, белошвейки, генералы… Илья Репин, придя в восторг от рассказа «Волчок», пригласил Надежду Александровну к себе в Куоккалу, чтобы написать ее портрет. Николай II, позируя Борису Кустодиеву, работавшему над его скульптурным портретом, спросил, кого он ещё “делает”? Кустодиев назвал Ремизова. Государь досадливо махнул рукой: “А, знаю, декадент!.. ” Потом вдруг оживился, вышел. Вернулся с книгой: “Вот это настоящее! ” — и начал читать Тэффи. К ней с пиететом относился Ленин: их пути пересеклись в 1905 году в большевистской газете «Новая жизнь», чтобы разойтись навсегда… Распутин страдал: «Тяжко хочу. Чтобы ты пришла. Так тяжко, что вот прямо о землю бы бросился…» Хотя доброжелательство, по словам Тэффи, «явление в писательском кругу редкое, почти небывалое», «круг» - Куприн, Алданов, Саша Черный, Адамович… - ценил ее как писателя глубокого, большого, неповторимого. Она пробила брешь в извечном скептическом отношении писателей к писательницам. Скупой на похвалы Бунин писал ей: «Всегда, всегда дивился вам, никогда за всю жизнь не встречал подобной вам!» Слава не помешала изгнанию ее книг из советской жизни: в конце 1919 года она покинула Россию, а эмиграция расценивалась как предательство. Имя постепенно забывалось… В конце шестидесятых прорвалась к читателю маленькая книжица Тэффи, чудом изданная в «Политиздате», в 1971 году - сборник ее рассказов, и только 90-е годы и начало 2000-х можно считать возвращением Тэффи домой: «Ностальгия», «Все о любви», «Моя летопись» в серии «Мой 20 век», 5-томное и 7-томное собрание сочинений… И естественно читательское желание побольше узнать о самой Тэффи.
Надежда Александровна, Лохвицкая по отцу, Бучинская по мужу, родилась 26 апреля (8 мая) 1972 года, в Петербурге. Отец, Александр Владимирович Лохвицкий (1830 - 1884) – действительный статский советник, известный юрист, автор многих трудов по правоведению, профессор. Преподавал в Санкт- Петербургской военно-юридической академии, в Александровском (бывшем Царскосельском) лицее. Оставив государственную службу, начинает заниматься адвокатской практикой. Славится своим остроумием и войдет в когорту блистательных адвокатов, на чьи выступления в суде публика ходила, как в театр. Мать, Варвара Александровна, происходила из дворянского рода фон Гойеров. Была образована, хорошо знала литературу, музыку. Детей в семье, насколько известно, шестеро: старшие Лидия и Варвара, за ними – Николай, Мария, и младшие – Надежда и Елена. «Воспитывали нас по-старинному – всех вместе на один лад, - скажет Тэффи. - С индивидуальностью не справлялись и ничего особенного от нас не ожидали». Мария - поэтесса Мирра Лохвицкая (1869-1905 г.г.) - взлетела первой. На заре Серебряного века ее называли русской Сафо. Ею покорен Бальмонт, поклоняется Северянин... За первый же сборник стихов она удостоена в 1897 году Пушкинской премии, самой престижной литературной награды России. Этой премией в 1905 году был отмечен и пятый - увы! - последний сборник. Посмертно… Причастны к литературе и другие сестры. Варвара Александровна (Попова по мужу) печаталась под псевдонимом Мюргит в ежедневной Суворинской газете «Новое время». В театрах с успехом шли ее пьесы, миниатюры. Елена Александровна (Пландовская) была известна как театральный автор Элио. Вместе с Тэффи переводила Мопассана, пьесу в стихах Андре Ривуара «Король Дагобер», поставленную в Петербурге и Москве. Род занятий не выбирали - с детства все писали стихи. Это почему-то считалось постыдным - сочинителей уличали, они оправдывались. Вне подозрений был только брат, «существо, полное мрачной иронии». Но и у него «были найдены обрывки бумаг с какими-то поэтическими возгласами». Брат, Николай Александрович Лохвицкий (1867 -1933 г.г), - прославленный генерал, георгиевский кавалер. В первую мировую войну - командир Русского экспедиционного корпуса во Франции. Награжден командорским крестом ордена Почетного легиона. В гражданскую командовал одной из армий Колчака … Это уже в другой эпохе. А пока – детство, детская. В 1874 году семья переехала в Москву: отец стал присяжным поверенным. Куплен дом на Новинском бульваре, рядом с храмом Рождества Христова в Кудрине. Жизнь под благовест… «И я хорошо знаю, какая я была. Когда мы спускались по парадной лестнице, на площадке в большом зеркале отражалась девочка в каракулевой шубке, белых гамашах и белом башлыке с золотым галуном. А когда девочка высоко подымала ногу, то видны были красные фланелевые штаны. Тогда все дети носили такие красные штаны… Помню, мы играли на бульваре, все такие маленькие девочки. Остановились как-то господин с дамой, смотрели на нас, улыбались. - Мне нравится эта в чепчике, - сказала дама, указывая на меня. Мне стало интересно, что я нравлюсь, и я сейчас же сделала круглые глаза и вытянула губы трубой – вот, мол, какая я чудесная <…> Я, значит, была честолюбивая. С годами это прошло. А жаль. Честолюбие – сильный двигатель. Сохрани я его, я бы, пожалуй, проорала что-нибудь на весь мир». В девять лет читает и перечитывает «Детство и отрочество» Толстого, «В первый расцвет» души остро переживается «Война и мир», влюбленность в Андрея Болконского. Уговорила няньку отвести ее в Хамовники, к Толстому: попросить внести изменения в роман - чтобы князь Андрей не умирал… «Тургенев - весной, Толстой - летом, Диккенс - зимой, Гамсун - осенью»,- не без иронии очертила круг своего отроческого чтения.
Печальный колокольный звон… В родном храме Рождества Христова панихида по отцу. А.В. Лохвицкий умер в мае 1884 года. Вскоре семья вернулась в Петербург, и в сентябре 1885 года Надя поступила в Литейную гимназию ВУИМ (Ведомство учреждений императрицы Марии) на Бассейной улице. По-прежнему сами собой идут стихи. Лет в шестнадцать-семнадцать понесла в «Осколки» забавную «Песенку Маргариты». «Было очень страшно». Редактор Лейкин, «очень мрачный», взял листок со стихами и сразу выпроводил: «Ответ прочтете в «Почтовом ящике». Через месяц прочла: «Песенка Маргариты» никуда не годится». «Впоследствии эту самую «Песенку Маргариты» я прямо для тайного торжества… напечатала в разных изданиях не меньше четырех раз. Хотя… пожалуй… будь я сама редактором, я бы не напечатала ее ни разу». До «тайного торжества» случилось замужество.
Венчались 12 января 1892 года в Тихвине, в Спасо-Преображенском соборе. Жених Владислав Бучинский, исполняющий в ту пору должность судебного следователя, принадлежал к «древнему благородному дворянскому роду», поэтому учился в элитном Императорском Училище Правоведения. Отличившимся выпускникам присваивали чины 10 и 9 классов табели о рангах и направляли в министерства. Владислав Петрович получил лишь чин 12 класса (губернского секретаря) и место в уездном Тихвине. Вероятно, здесь и познакомились будущие супруги: Надежда приезжала сюда к дяде, купцу 2-й гильдии Иосифу Владимировичу Лохвицкому. Вскоре после рождения первой дочери, семья покинула Тихвин и поселилась в родовом имении Бучинских под Мстиславлем. В 1900 году, когда было уже трое детей - Валерия, Елена, Янек – Надежда Александровна разводится с мужем и уезжает в Петербург. Дети остались с отцом.
У Тэффи нет воспоминаний (или хотя бы упоминаний вскользь) о жизни в Тихвине, в имении, и о муже – ни слова, ни доброго, ни худого. Когда-то она написала составителю предполагавшегося издания Истории современной русской литературы: «Не знаю, что именно интересно в моем «жизнеописании». День рождения? Браки? Разводы? Думаю, что интересно только литературное». У каждого человека - свои способы обезболивания душевных травм. Способ Тэффи - в «литературном». В рассказах «Ведьма», «Фея», «Оборотень» действуют весьма похожие персонажи. Мировой судья, муж девятнадцатилетней дамы, Станя – муж молоденькой Ильки, ждущей ребенка, Алексей Николаевич - судебный следователь, жених романтической петербурженки. По сути это один и тот же человек – сухой, говорящий на ужасающем канцелярите («Ваша функция горничной…»), глуповатый и деспотичный. Встречаешь в «литературном» двух девочек Валю и Гулю. В посвященном Гуле Б-ской (домашнее имя Елены) рассказе «Старый дом» строки: «Дом пустой. Конечно, в нем живут и отец, и тетя… и много прислуги. И вместе с тем дом пустой, дом мертвый, словно душа из него улетела». Первое замужество – тяжелый период в жизни Надежды Александровны. Почти через полвека после ухода от мужа она пишет Валерии: "Ты хорошая дочь. Благодарю тебя за все. Ведь у тебя нет по отношению ко мне никаких обязательств, п./отому/ ч./то/ я была мать плохая. (По существу хорошая, но обстоятельства выгнали меня из дома, где, оставаясь, я бы погибла)".
Начинается ее другая жизнь в преображающемся Петербурге: изысканный модерн новых домов, первые электрические трамваи, предвещающие конец конке, автомобили, обгоняющие извозчиков… Разбег ХХ века. Новые веяния в изобразительном и театральном искусстве, бурная литературная жизнь – журналы, салоны, литературные вечера, философские дискуссии… В такую жизнь и впорхнуло в декабре 1901 года со страниц журнала «Театр и искусство», легкое, словно выдох, имя «Тэффи», под стихотворным фельетоном «Покаянный день». Это - вторая публикация Надежды Александровны. Первая - стихи в журнале «Север» «Мне снился сон безумный и прекрасный…», подписаные «Н. Лохвицкая», были стихи и за подписью «Н.Бучинская», но вскоре псевдоним стал ее и единственным литературным именем. Есть несколько версий его происхождения и объяснения «иноземности». Доверимся самой Тэффи. Рассказывала, что хотелось выбрать «что-нибудь непонятное», что принесло бы счастье. Всегда счастливы дураки. И вспомнился один «отменный» дурак Степан, по-домашнему Стеффи, которому всегда везло. Она только сократила первую букву - «чтобы дурак не зазнался». И ведь повезло! Русской литературе. Казалось бы, начав в 29 лет, особенно и надеяться не на что. Но уже в 1906 году Тэффи принимают в элитный поэтический кружок «Вечера К.К.Случевского», в один день с Блоком... Она появляется на «Башне» Вячеслава Иванова, на его знаменитых средах. Читает стихи на вечерах Федора Сологуба, крупнейшего поэта Серебряного века, декадента, эстета, теоретика символизма, и автора романа «Мелкий бес», ошеломившего общество. Не пропускает его новогодних маскарадов, где бывают Гиппиус и Мережковский, Блок, Алексей Толстой, Макс Волошин, Мейерхольд, художники-мирискусники Бакст, Добужинский, Александр Бенуа… Тэффи тоже устраивает приемы – «синие вторники», как назвал их поэт Василий Каменский. Как-то попал на «синий вторник» один ее читателей, старенький казачий генерал из Оренбурга. В «Бродячей собаке», литературно-артистическом кабаре, и в «Привале комедиантов» исполнялись ее ладные песенки («Мой черный карлик целовал мне ножки…») И сама Тэффи нередко брала в руки гитару. Талантливая, успешная, свободная… Невероятно остроумная, она вносила оживление всюду, где бы ни появлялась. Только очень чуткий из окружения Тэффи мог заметить приступы «лютой» (ее слово) неврастении, сопровождавшиеся головной болью, тревогой, тоской. Доктора обычно ищут причины в стрессах, длительных конфликтах, личных драмах, умственном или физическом перенапряжении. У нее – всего сполна. Она поразительно много работала, всегда. Всероссийскую славу принесли ей не стихи, не пьесы, а газетные и журнальные фельетоны, юмористические рассказы. Трудно перечислить издания, которые их публиковали. «Почтальон», «Беседа», «Огонек», Ежемесячное приложения к «Ниве», «Театр и Искусство», весьма влиятельная газета «Биржевые Ведомости»… В 1908 году приглашена в «Сатирикон»: Аркадий Аверченко, возглавив журнал, не замедлил прийти на поклон к Тэффи. Она считала, себя «скорее гастролершей, чем постоянной сотрудницей», но «гастролировала» больше десяти лет, до закрытия журнала большевиками, заслужив титул Королевы смеха, Королем был Аверченко.. В эти же годы Тэффи - петербургский корреспондент «Русского слова», общероссийской газеты – фабрики новостей, - издававшейся в Москве И.Д.Сытиным. Каждую неделю должна была сдавать злободневный фельетон, бичующий отцов города. Но Влас Дорошевич, блистательный фельетонист, фактический редактор, счел это расточительством: «Оставьте ее в покое, пусть пишет о чем хочет и как хочет. Нельзя на арабском коне воду возить». И в «Русском слове» была опубликована значительная часть дореволюционных юмористических рассказов Тэффи. Она стала признанной писательницей до своей первой книги в 1910 году - поэтического сборника «Семь огней». Валерий Брюсов счел стихи подражательными, а Николай Гумилев с радостью отметил их «литературность в лучшем смысле слова». О стихах вскоре забыли, по «вине» самой Тэффи: в этом же году вышли ее «Юмористические рассказы», том 1-й (следом, в 1911 году – 2-й) и затмили «Семь огней». Двухтомник выдержал 10 переизданий. По многу раз переиздавались и все последующие сборники «И стало так», «Дым без огня», «Карусель», «Неживой зверь»… В ее рассказах – русский мир: мелкие чиновники, униженные бедностью, кухарки, репетиторы, адвокаты, упоенные собой и своими речами, циркачи, пытающиеся «проворством рук» заработать на булку, демонические женщины, простаки, недотепы… Они попадают в разные анекдотические истории, над которыми читатели смеются до слез. Но пересказать их невозможно – не смешно. Михаил Зощенко, исследуя тексты Тэффи, открыл ее секрет - он «в особом сказе». «Сущность рассказов, основа их печальна, а часто и трагична, однако внешность искренно смешна… Какая-то тайна смеющихся слов, которыми в совершенстве владеет Тэффи». Особым вниманием Тэффи удостаивает дураков - препарирует, классифицирует. «Дурак набитый» – тот, кто всю жизнь учится, но «сколько он себя не набивает, мало что удерживается». «Дурак круглый» - «распознается прежде всего по своей величайшей и непоколебимейшей серьезности». В «рассуждениях и закруглениях» опирается на три аксиомы - «здоровье дороже всего», «были бы деньги», «с какой стати» - и один постулат: «так уж надо». Тэффи посещали удивительные открытия, которые объясняют причины многих бед в обществе. Оказывается, рядом с человеком, которого сотворил Бог, живут человекообразные, произошедшие от кольчатых червей. Некоторые из них «так хорошо имитируют различные проявления человеческого разума, что могут сойти за умных и талантливых людей». В последнее время в большом количестве появляются «странные, жуткие» книги. Их читают, хвалят, но удивляются: чего-то в них не хватает. Это - упражнения человекообразных, которым недоступно творчество: «у них нет великого Начала». Они опасны, они лезут в политику… Надежду Александровну раздражало то, что ее называли писателем-юмористом и ждали только смешного. Осенью 1914 года она написала рассказ «Явдоха» - об одинокой, безграмотной, бестолковой деревенской старухе, которая, получив письмо, думала, что оно от сына Панаса «з вармии». А когда ей его прочли, оказалось что это сообщение о гибели сына, но она ничего не поняла и все надеялась, что Панас пришлет денег на хлеб. В ответ на эту трагическую военную историю одна газета разразилась двумя фельетонами: «Что в этом смешного находит госпожа Тэффи!» Поэтому Тэффи вынуждена объяснить в предисловии к книге «Неживой зверь», что здесь много невеселого. Она не раз говорила: «Анекдоты смешны, когда их рассказывают, а когда переживают – это трагедия. И моя жизнь – это сплошной анекдот, т.е. трагедия».
Февральскую революцию, Надежда Александровна встретила с радостью, Но она быстро сменилась разочарованием. Временное правительство беспомощно, вызывает массовое недовольство своими заявлениями и действиями. К большевикам, противостоящим «министрам-капиталистам», у Тэффи стойкая антипатия еще со времен совместной работы в газете «Новая жизнь». В фельетоне «Немножко о Ленине» в июне 1917 года она рисует заурядного лидера-догматика. «Рост средний, цвет серый, весь обыкновенный. Только лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжелый, не вдохновенный, не ищущий, не творческий – «набитый» лоб. <…> Ничего не чувствовал и не предчувствовал, знал только то, чем был набит, - историю социализма». Этим бесчувствием Тэффи объясняет и «бестактность» «запломбированного вагона», и дискредитацию слова «большевик» навсегда и бесповоротно. Теперь каждый карманник может кричать, что он ленинец (Ленин завладел чужим домом, карманник - чужим кошельком), и каждый, кто желает поменьше работать и побольше жрать. «Жранье явное и равное». 1918 год. Москва, осень. Холод, голод, ночные грабежи. «Русское слово» закрыто. Перспектив никаких. И тут возник перед ней антрепренер-одессит, «Псевдоним Гуськин», как сразу же окрестит его насмешливая Тэффи. Уговаривает ехать на юг, где он организует ей вечера и райскую жизнь: солнце, море («Вы себе сыты и сидите в кафе»). Ее колебания рассеял Аверченко, собравшийся на юг со своим антрепренером. И покатили компанией «вниз по огромной зеленой карте» Российской империи - Гомель, Киев, Одесса… Через десять лет Надежда Александровна напишет «Воспоминания» об этом «невольном путешествии», предупредив читателя, что он не найдет здесь ни исторических фигур, ни политических разоблачений, а найдет исключительно простых людей, показавшихся автору забавными или интересными. «Забавное» и «смешное» сопряжено с «Окаянными днями» Бунина, с «Несвоевременными мыслями» Горького. В Киеве, живущем под немцами и гетманом, пока еще сытом, перенаселенном изголодавшимися беженцами – «едоками», Тэффи, оглянувшись назад, напишет очерк «Петербург»: серая картина мертвого города, узенькая струйка крови, протянувшаяся из-под закрытых ворот: «Здесь, кажется, комиссариат…» Позже она вернется к этой струйке в другом очерке, отрезая себе путь назад. Тэффи бежит из Киева (уже занятого Петлюрой) в Одессу: за Лысой горой «забухали пушки» - подходят большевики. Бежит из Одессы: доносится грохот боя – наступают красные. «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем и тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого… Я больше не могла». На переполненном пассажирами суденышке «Шилка», взявшем курс на Новороссийск, написала она строки, которые потом донесет до нас Александр Вертинский, положивший их на музыку.
К мысу ль радости, К скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц, Все равно где бы мы не причалили, Не поднять нам усталых ресниц. Осенью 1919 года она покинет Россию. Надеялась, что до весны (ее уверяли, что большевики долго не продержатся), оказалось, навсегда. «Дрожит пароход, стелет черный дым. Глазами, широко до холода в них раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля». 32 года Тэффи проживет в Париже. Не истаяла слава, не померк редкостный талант. Ее издают в Париже, Стокгольме, Нью-Йорке, в Белграде, Праге, Берлине, Шанхае… Русские парижане ждут воскресных встреч с ней на страницах «Последних новостей» и «Возрождения». В русских театрах идут ее «маленькие пьески» и пьесы… Критики, расходясь в частностях, сходятся в главном: Тэффи займет свое достойное место в русской классической литературе. Но голос писательницы меняется. В ее рассказах больше грусти, трагизма и злости, когда пишет о своих соотечественниках – «лерюсах». В первом номере «Последних новостей» (27 апреля 1920) был опубликован рассказ Тэффи «Ке фер?». Вышел русский генерал-беженец на Плас де ла Конкорд, посмотрел по сторонам и с чувством сказал: «Все это, конечно, хорошо, господа. Очень даже все хорошо. А вот… ке фер? Фер-то ке?» (Что делать? Делать-то что?) Это стало рефреном эмигрантской жизни. «Приезжают наши беженцы, изможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются вялые руки, и вянет душа, обращенная на восток. Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли. Боялись смерти большевистской и умерли смертью здесь… Думаем только о том, то теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда», - это строки из рассказа «Ностальгия». Она сочувствует беженцам: она – из них, с ними, но «Ке фер?» «Спасаться нужно и спасать других». Тэффи, как социолог, делает срез «городка», через который протекала речка Сена (говорили тут: «Живем, как собаки на Сене - худо»). Молодые работали в основном шоферами. «Люди зрелого возраста содержали трактиры или служили в них: брюнеты в качестве цыган и кавказцев, блондины - малороссами…» Кроме мужчин и женщин, население «городишки» состояло из министров и генералов, которые занимались писанием мемуаров – «для возвеличивания собственного имени и для посрамления сподвижников». Жители ненавидели друг друга, собраться могли только «под лозунгом русского борща». Были злы и любили, когда кто-нибудь из их племени оказывался вором или предателем. И такая странность: окружали городок не поля и леса, а улицы «самой блестящей столицы мира с чудесными музеями, галереями, театрами». Но обитатели городка не пользовались благами чужой культуры – не к чему… Гротескно и смешно. Но у автора дыхание перехватывает от злости на погрязших в ничтожной жизни: это же «потомки тех великих славных людей, которых… которые… которыми гордится человечество!» «Городок» дал название книге, которую считали «настоящей летописью» беженской эпопеи». В эмиграции трудно выжить без поддержки. Тэффи вместе с другими известными писателями бесконечно участвовала в благотворительных вечерах, балах, концертах, сборы от которых шли в Комитет помощи русским писателям и ученым, на поддержку безработных, больных детей. Она была членом правления Парижского союза русских писателей и журналистов, все время о ком-то хлопотала. Самой ей тоже жилось трудно: болезни, неустроенность, безденежье, хотя и работала, и издавалась не меньше, чем в России. Конец двадцатых можно назвать счастливым периодом ее парижской жизни. Она встретила Павла Андреевича Тикстона. Человек безупречной репутации, он был одним из лидеров деловой России, в эмиграции возглавил копенгагенское отделение страхового товарищества «Саламандра», которому удалось вовремя перевести свои средства за границу. Людей уже не молодых связало взаимное глубокое чувство. Было немало радостного - путешествия на автомобиле, встречи с друзьями на Лазурном побережье, лето на Корсике… А в тридцатом году, в разгар экономического кризиса – «Саламандра» была разорена. Тикстона разбил паралич, и Надежда Александровна пять лет ухаживала за ним - «сдавала экзамен на ангела». «Какая ужасная штука жалость, - писала «дорогой милой Верочке» (Буниной). - Ей совершенно нет границ и пределов. Все кажется, что можно еще отдать что-то. - Ага, стерва! Небось книжку по ночам читаешь, а он читать не может! Нет предела!» И при этом Тэффи без предела работала. В тридцатые годы выходят самые сильные ее книги, открывающие новые, неожиданные грани ее таланта. «Авантюрный роман», «Книга июнь», «Воспоминания», «Ведьма», «О нежности»…
Когда началась война, дочь Валерия, сотрудница Польского правительства в изгнании, направлявшегося через Францию, Португалию в Лондон, настаивала, чтобы Надежда Александровна ехала с ней, но она отказалась. Год – с лета 1940-го до лета 1941-го - проживет в Беаррице и вернется в оккупированный Париж. Газеты закрыты. Печататься в профашистских изданиях она отказалась. Заработков никаких. Обострились болезни: воспаление нервов левой руки - боли мог приглушить только морфий, сильные сердечные спазмы – тоже боль и удушье («Жаба загрызла мое сердце»). В 1943 году в «Новом журнале», в Нью-Йорке, куда доходили лишь скудные вести об оставшихся в Париже русских писателях, появился некролог… памяти Тэффи. («О Тэффи будет жить легенда как об одной из остроумнейших женщин нашего времени…») И остроумнейшая, и чрезвычайно умная, оригинальная, элегантная, очаровательная – это подлинные эпитеты из разных воспоминаний о Тэффи. Но почему-то не отмечено: мужественная, волевая. Однажды написала Буниной: «Чувствую себя на редкость плохо, а уж я-то привыкла к плохому! С ужасом думаю о завтрашнем дне. Ну да что поделаешь: назвался Надеждою, полезай в кузов». Держись, не жалуйся, освобождай близких от словесного сочувствия - этой трудной работы. Бунины, живущие в Грассе, очень любили ее письма. Иван Алексеевич нередко смеялся до слез над ее словами и словечками.
«Пробовала писать – ничего не выходит. Беда в том, что на меня нашла мудрость, и все мне кажется такими пустяками, что и говорить о них стыдно. А писать можно только считая важным всякую ерунду». В ее самоиронии было мудрое отношение к собственной персоне и бережное – к другим. Вскоре после войны, в 1946 году вышел ее сборник «Все о любви», и в 1952 году в Нью-Йорке была издана ее последняя прижизненная книга «Земная радуга». Тэффи создала целую серию литературных портретов: «Алексей Толстой», «А.И.Куприн», «Фёдор Сологуб», «Зинаида Гиппиус», «Мой друг Борис Пантелеймонов»… Вспоминала о людях, которых знала, с которыми дружила. Очерки публиковались в газете «Новое русское слово» (Нью-Йорк). Она мечтала собрать их в книгу «Моя летопись». Не успела.
Надежду Александровну похоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Был солнечный осенний день, над могилой звучали ее стихи, написанные задолго до этого события. Он ночью приплывёт на чёрных парусах, Серебряный корабль с пурпурною каймою, Но люди не поймут, что он пришёл за мною, И скажут: «Вот луна играет на волнах!» Как чёрный серафим три парные крыла, Он вскинет паруса над звёздной тишиною, Но люди не поймут, что он уплыл со мною, И скажут: «Вот она сегодня умерла»... Корабль уплыл с ней 6 октября 1952 года.
Читайте Тэффи! Она писала о вечных человеческих типах и характерах. Немудрено узнать в ее героях себя и весело над собой посмеяться, разбудив, может быть, дремлющую самоиронию – беспроигрышное человеческое свойство.
| |
| Просмотров: 2333 | Загрузок: 0 | Комментарии: 1 | | |
«У меня в квартире, конечно, холоднее, чем на улице, градуса на четыре, - писала она ему, - так что когда идешь мимо нашего дома, то чувствуется, как от него дует… А у меня беда. Потеряла свой защитный цвет - свой смех. Все мне не смешно <…> И очень все некрасиво… »| Всего комментариев: 1 | |
|
| |
