Александрова Тамара

Болезнь, переходящая в войну / Глава из биографической книги «Тэффи: другой такой, не найдете»

«Бал начнется танцами, в 10 вечера!» — сообщили 31 декабря «Последние новости», главная газета русской эмиграции. Традиционный благотворительный Бал прессы в предновогоднюю ночь. Правда, обычно встречали Старый (русский) Новый год, в ночь с 13-го на 14-е января. Приход 1939 года Союз русских писателей и журналистов решил отметить по новому стилю.

Весь декабрь устроители не знали ни отдыха, ни покоя. Для бала прежде всего надо найти средства — меценатов. Арендовать зал, договориться с оркестром, актерами, организовать буфет — здесь тоже нужны благотворители, провести лотерею, которая невозможна без даров…

Тэффи, как всегда, в оргкомитете. И в это же время Надежда Александровна работает над пьесой для Русского театра.

Критика отмечала, что за два первых сезона (1936–1937 и 1937–1938) театр сложился и окреп. В конце ноября с успехом прошла очередная премьера — спектакль «Мадам», по пьесе Нины Берберовой. Театр ждет Тэффи. Она спешит. При этом никак не отменить воскресные «выходы» — каждое воскресенье в «Последних новостях» должен быть ее «подвал». («Чтобы жить кое-как (хотя бы), нужно много работать».)

От переутомления — бессонница, боли в сердце.

Какой-то тяжелый декабрь. Тревожен фон жизни. Откроешь свою газету…

В Германии чудовищные еврейские погромы — о них из номера в номер.

Из номера в номер — «Процесс Н.В. Плевицкой». Париж взбудоражен. У Дворца правосудия толпы народа — репортеры, фотографы, поклонники, все еще не верившие в случившееся… Певицу, любимицу эмиграции, арестовали в сентябре 1937 года за причастность к похищению генерала У.К. Миллера, руководителя РОВС — Русского общевоинского союза. Она работала на советскую разведку, была завербована вместе с мужем, генералом Н.В. Скоблиным… Больше года длилось следствие.

Вот судьба! Малограмотная девочка из крестьянской богобоязненной семьи — певчая монастырского хора — певица «Яра», знаменитого московского ресторана, на нее съезжается богатая, именитая публика. И новый взлет: консерваторские концерты, дружба с Шаляпиным, выступления при Дворе, брошь с бриллиантами от Императрицы…

И с такой-то славой она в первую мировую оставляет пение и уходит на фронт санитаркой. В гражданскую — прошла с белой гвардией тяжкий путь до Крыма и шагнула на спасительный корабль. В эмиграции ее концерты — отдушина для соотечественников, поет она и в русских ресторанах, кабаках, кто-то отдает последнее, чтобы услышать дивный голос Плевицкой, расчувствоваться до слез — «Замело тебя снегом, Россия…»

Теперь ее судьбу определит суд присяжных.

Самая актуальная информация декабря — «Холода во Франции». Небывалые морозы! В Париже температура опускалась ниже десяти градусов. Во Франции не приспособлены к столь неожиданным и продолжительным холодам. Зарегистрированы многочисленные случаи смерти от холода, торговцы терпят убытки, в театрах упали сборы…

«Мороз» — злободневное эссе Тэффи в очередное воскресенье.

«Снег на улицах Парижа — явление совершено непривычное. Какое-то смешное, нелепое, анекдотичное…»

Но то, что для француза наказание, для русского, для северянина, радость.

«Давно забытый чудесный звук — скрип снега под ногами. <…>

И еще один звук: утренний, зимний, когда скребут дворники обмерзшую панель.

Но скрип снега под ногою — самый радостный. Не оттого ли, что жесты, вызываемые морозом, так похожи на жесты веселья? Люди двигаются быстро, бегут, хлопают руками, приплясывают, покрикивают, лица у них румяные, словно всем весело.

Наших северных жестов парижане не знают, руками не хлопают, иззябших щек не трут. Одно знают — бежать впритруску».

На морозные темы и рисунки МАДа, карикатуриста Дризо, любимца читателей. Два человека на автобусной остановке — бег «впритруску» на месте, — подпись: «Лучше дрожать от холода, чем от чего-то другого».

Чем от отчаяния, в которое может загнать жизнь.

«Помогите К.Д. Бальмонту!» — призыв в «Последних новостях» 1 декабря.

«Наш поэт К.Д. Бальмонт на восьмом десятке своей многотворческой и трудной жизни, после длительной и тяжкой болезни находится ныне с семьей своей в предельной беде и нужде.

Необходима спешная помощь на оплату помещения, на продолжающееся лечение, на отопление и хлеб насущный. Домик, снятый в пригороде Парижа, пуст: ни койки, ни стула и стола, ни белья. Помочь нужно деньгами и вещами. Пожертвования просим направлять по моему адресу — генерального секретаря Союза русских литераторов и журналистов, либо в редакцию «Последних новостей».

Владимир Зеелер».

Регулярно газета благодарит откликнувшихся на беду поэта, но пожертвования более чем скромны. Касса Союза пуста, а в помощи нуждаются многие литераторы. Что-то даст бал?

Обычно всей подготовкой руководит энергичная Мария Самойловна Цетлина, но в этот раз она не сразу включилась в работу — ее не было в Париже. Не смогла приехать Вера Николаевна Бунина. На заседаниях оргкомитета вспоминали ее редкостное умение со всеми договариваться, все улаживать. Возникла даже мысль собрать ей деньги на билет из Грасса: без нее ничего не выйдет!

«Главная беда, что никого из мужчин нельзя подпустить к заведыванию буфетом. Напиваются, — жаловалась Тэффи дорогой Верочке. — Объезжать для пожертвований тоже в этом году некому. Дама, с кот<орой> ездила я, отпр<а>вл<яется> сегодня на месяц на зимний спорт. Одна я ездить не могу. Кое-что сделаю, но многое не смогу. И вообще я ведь не «дама-благотворительница». Я должна работать. <…> Ужасная свинья Берберова, у кот<орой> есть и здоровье и автомобиль. Ничего не хочет помочь и на заседания не ходит. Я достала дам (четырех) специалисток подавать в буфете, сама буду в лотерее…»

В строках чувствуется раздражение от усталости. «У меня опять полоса тоски и мигреней».

На курьерскую работу комитет призвал молодых. Так было заведено.

«В Париже телефон, во всяком случае, в русском Париже, еще не был достаточно распространен. Чтобы нанять оркестр или заполучить артель гарсонов, надо послать нарочного… Автомобили нам не по средствам. Так что за мелкое вознаграждение литераторы бегали по городу, помогая дамам-распорядительницам, — пишет Василий Яновский в книге воспоминаний «Поля Елисейские».

По вечерам мы собирались у Марии Самойловны Цетлиной, докладывали о предпринятых мерах и, слегка только закусив, обещали завтра же выполнить все новые поручения.

— Вы заметили, — сказала мне раз на таком «комитетском» сборище Тэффи, сверкая умным, старушечьи-свежим взглядом. — Вы заметили, как меняется голос человека, когда он приближается к закуске.

Действительно, только что царила сплошная скука… А вот вдруг зашумели, зашевелились: хохочет бывший нижегородский драгун, пропустив настоящую рюмку водки, и даже Борис Зайцев начал выражаться громче и определеннее». (Василий Яновский. «Поля Елисейские : Книга памяти. — СПб., 1993.С.809)

«Последние новости» регулярно анонсируют бал — многообещающе, зазывно, напористо! — надо же привлечь побольше публики.

«Встреча Нового года в залах Ош вызвала живые отклики в русской колонии Парижа…

Приглашены два оркестра: известный струнный «Старая Вена» и американский джаз-банд «Миами — Ройс»… В кабаре «Бала прессы» выступит ряд выдающихся парижских артистов…

Для буфета получено пожертвование от ресторана «Наполеон Бонапарт»…

Анри Труайя (Л.А. Тарасов) прислал для лотереи свой последний роман «Паук», только что получивший премию Гонкуров…

Быстро распродаются билеты… Идет запись на столики…

Обещают быть многие известные писатели во главе с Н.А. Тэффи, И.А. Буниным, М.А. Алдановым, Б.К. Зайцевым…»

И наконец — 31 декабря.

«Буквально все потрясены! — пишет Тэффи. — Оказывается, что знаменитый астролог Нострадамус еще при Екатерине Медичи предсказал, что 1938 год будет тревожным и несчастным , «plutôt malhereux», а зато последняя ночь этого года пройдет необычно весело благодаря балу прессы. <…>

Удивительное дело, но предсказание наполовину уже исполнилось.

Роскошный буфет готов, билеты распроданы, столики расхватаны, телефонные трубки рыдают голосами неуспевших вовремя озаботиться и задержать место.

Ну как после этого не верить в астрологию!»

1 января — воскресенье. Тот, кто не был на балу и не отсыпался, смог уже утром прочесть в газете «Историю одного преступления» Тэффи.

«Да, да. Где волны морские — там бури, где люди — там страсти. Особенно в молодости. Как с ними бороться? Для злостного вора, укравшего большой красный блестящий карандаш и красный наперсток в гостях у почтенной дамы, окружающие сочинили такую страшную историю о полицейской собаке, которая уже взяла его след, что он от ужаса … написал в штанишки. Воришке было пять лет. С того дня он стал свято относиться к чужой частной собственности».

Сбросив бальные заботы, Надежда Александровна с облегчением писала в Грасс:

«Ну вот, дорогая моя Верочка, бал отбыли. Говорят, что валовой сбор 50 тысяч.

Бал был очень блестящий. Мы работали на славу. Я была в лотерее и отчасти в буфете. Лотерея дала 8 тысяч!..»

Для лотереи, рассказывала, пожертвовали свои работы художники Гончарова, Ларионов, Лапшин, Боберман, свои книги — писатели Шмелев, Осоргин… Молодцы богачи — купили письмо Чехова за 1800 франков…

Не обошлось и без огорчений.

«Молодые, как и следовало ожидать, отличились. Я слышала слова, сказанные вслед Зурову co Смоленским: «Неприятно только, что на этих балах всегда видишь пьяных».

Одоевцева мне сказала: «Вы, кажется, не любите молодых?»

Я ответила: «Я просто не люблю пьяных».

Говорят, что Зуров теперь уверяет, что они все были голодные. Понимаете? Некрасовский мотив: «Голодного от пьяного не могут отличить».

Но странно, что «голодные» требовали не еды, а водки.

Вообще, Верочка дорогая, это такая мерзость, что если судьба заставит еще работать, то поставлю условием — пьяниц не пускать.<…> Куприн пил, Бальмонт пил, но, по крайней мере, не «благотворительную» водку.

Не знаю, сколько останется чистого дохода, но хорошо, что валовой таков.

Я подарила себе на новый год новую сумку, пучок шпилек и наточила пять пар ножниц и перочинный нож. Вот как!»

«Дорогая Надюша, — откликнулась Вера Николаевна, — получила Ваше письмо и пожалела Вас: тяжело бывать на балах Вам, особенно на тех, где пьянство узаконено, а на Новогодних балах это так. Вы, видимо, не переносите выпивших людей, как я кошек! И подобно мне, не умеете разбираться в них. Для меня все кошки одинаково противны и вызывают отвращение. А выпившие люди мне почти всегда приятны — они раскрываются».

(Какой укол «кошатнице» Тэффи! Это за Зурова, за странного члена семьи. Чужая жизнь всегда кажется странной… Некогда подающий надежды писатель приехал из Риги в Париж к мэтру и поселился у Буниных навечно, осложнив их и без того драматичную семейную жизнь. В.Н. жалела его, защищала, прежде всего от горячего Ивана Алексеевича…)

Покончив с отмщением, Бунина обрела свой обычный мягкий тон. Выразила понимание: некоторые боятся и не любят людей даже под легким хмелем, таким, конечно, на Новогодних балах бывать тяжело, но… «Подумайте, устроители только и стараются опоить всех, чтобы с каждого получить как можно больше, и «молодцы-богачи» без помощи Бахуса не расщедрились бы... В прошлом году вся наша танцевавшая зала была пьяна, иначе мы не могли бы вместо крюшона продавать бурду из муссо с клемантинами... как всем было весело.

С нашими писателями младшего поколения я два года работала на таких балах, и у меня не осталось от них ничего неприятного, я с ними очень сблизилась, с некоторыми подружилась, все были наготове сделать что нужно… Смоленский в пять часов утра проверил мне счета с Татой Каминской, он ведь хороший бу<х>галтер. И как весело и удачно работал наш буфет!»

Кошка не пробежала.

Полностью главу можно  по ссылке вверху.