СЕМЕЙСТВО

АПРЕЛЕВЫХ

«Доброму добрая память».

Пословица

С.-ПЕТЕРБУРГ.

Типография М. М. Стасюлевича, В. О., 5 л., 28.

1898

Дозволено цензурою. С.-Петербург. 9 июля 1898 г.

Время летит и сглаживает прошедшее. На разстоянии каких нибуд тридцати лет, трудно даже себе представить, что могли существовать такия старосветския семьи, как, например, семья Апрелевых. Я еще застал эту почтенную среду и помню ее хорошо.

Теперь никого уже нет в живых из многочисленной семьи Апрелевых, имение их давно продано, и немногие теперь помнят, что был не так еще давно в Петербурге сенатор Иван Федорович Апрелев, долго появлявшийся в свете и когда-то весьма близкий к сильным мира сего.

Но ведь и их нет, этих сильных мира сего, а память изменчива.

Вся моя ранняя молодость протекла в постоянной близости с этою семьею, приветливой и доброжелательной. Хотелось бы помянуть добром за добро и обновить в памяти это далекое прошлое коренной Новгородской дворянской семьи.

Когда-то они жили в довольстве и принадлежали к многочисленному числу тех дворянских семейств, которыя по весьма сложным и многоразличным причинам не выдержали крупнаго перелома, совершившагося после освобождения крестьян, пошатнулись и дошли наконец до полнаго и окончательнаго разорения.

Апрелевы принадлежали к старому Новгородскому дворянству; имена их не редко встречаются в актах XVII века. Имение их с. Усадище Большой Двор, на живописном берегу р. Сяси, не подалеку от города Тихвина и векового русскаго богомолья, находилось в тоже время и невдалеке от знаменитаго Грузина, местопребывания того, еще не вполне разгаданнаго человека, который внушал современникам такое враждебное чувство. „Без лести предан” гласить его девиз, и воображению представляется мрачной памяти человек, с странным, загадочным выражением лица с носовыми звуками голоса, холодный и неумолимый, всесильный временщик!

Говоря об Апрелевых, мы невольно сталкиваемся с Аракчеевым. Между ними тесная связь: отец Апрелевых, старик Феодор Иванович генерал Александровских времен, принадлежите к числу его особых доброжелателей и пользуется его доверием, покровительством и дружбой. Аракчеев восприемник его детей; он с ним в постоянной и дружеской переписке. Имя Аракчеева произносится с почтением и признательностию в семье Апрелевых; его портрет висит у них на почетном месте; молодой Апрелев назначается к нему адъютантом вместе с Клейнмихелем. Но пусть сам Алексей Андреевич разоблачит нам свои отношения к этой семье. Случайно найденныя его письма уцелели после разгрома Апрелевскаго архива. Их сохранилось немного; предлагаем их в хронологическом порядке.

(с. 7)

1.

Карлсбад, 20-го июля 1826 года.

Милостивый Государь и почтенный друг Федор Иванович!

Я не мог утерпеть, чтоб отсюда не написать к вам, почтенному другу, и не уведомить вас об себе, надеясь на вашу старинную дружбу, что вы обо мне, старом вашем друге, помните.

Мы приехали сюда 16-го июня и начали здешния воды пить. По прошествии трех недель я сделался здесь очень болен, так что мне воды пить запретили, и я лежал в постели, пускали мне пиявочную кровь из груди и открыли опять на руках фонтанели и тем спасли меня; а теперь опять начал пить воды. Не знаю, что угодно будет делать со мною Господу Богу. Я здесь останусь до конца июля; а потом 1-го августа велят мне ехать на другия воды, на Рейне находящаяся под именем Емс, где пробуду август месяц.

Михаила Михаилович Волынской, почтенный мой друг, слава Богу здоров, и ему воды здешния сделали удивительную пользу, и он вам свидетельствует его почтение. Здесь нонишнее лето русских очень мало, и весьма здесь скучно.

Прошу вас, почтеннаго друга, объявить мое истинное и душевное почитание ея превосходительству почтенной милостивой государыне Настасьи Ивановне. Я в ней уверен, что она обо мне помнит; а я молюсь об ней ежедневно Богу.

Писал бы более, да не могу и не позволяют; а я остаюсь на всю жизнь с дружеским и душевным расположением и истинным почтением вашего превосходительства, почтеннаго друга, покорный слуга и друг.

Граф Аракчеев.

2.

Киев, 8-го декабря 1826 года.

Дружеские ваши три письма за границею, и четвертое, писанное 23-го ноября по приезд в Киев, я имел удовольствие получить, за что вас и милостивую государыню Настасью Ивановну душевно благодарю. Да наградит вас Господь Бог, что вы меня беднаго странника не забываете!

Больно мне читать было о болезни вашей, почтенной друг; но что делать? Два раза быть молодыми невозможно; дай Боже хотя со слабым здоровьем, но только бы продлил вашу жизнь для семейства вашего, в чем я на милость Божию и не сумлеваюсь. И я равномерно прошу о сем Господа Бога и у владычицы Пресвятыя Богородицы, и у Киево-печерских угодников Божиих. Почтенный друг, благодарите Бога, что вы в таком положении, что есть кому за вами походить в болезни вашей, а возьмите меня беднаго в

— 10 —

пример, пройдете все мои несчастья, то на верно согласитеся со мною, что одна Божия милость еще поддерживает меня на сем свете, да и умирать буду, то некому и глаз моих закрыть. Но я переношу оное все терпеливо; ибо если что угодно Богу, то да буди Его святая воля!

Здоровье мое плохо; оно идет к разрушению, боль в груди умножается, и теперь уже я имею кашель, который означает мою болезнь в большем градусе. Буди его святая воля и со мною грешным!

Я здесь упокоен своими родными и когда могу, то хожу в лавру и молюсь Богу о себе, и о вас, почтенный друг.

Более писать ничего не имею; а только повторяю мою истинно душевную благодарность ея превосходительству милостивой государыни Настасье Ивановне, что она меня помнит, в чем я и нимало не сумлеваюсь. А что касается до дочки моей крестной Елисаветы Федоровны, то я весьма сожалею о ея болезни, но надеюсь на милость Божию, что она по молодости своей скоро выздоровеет и тем облегчит вашу заботу.

3.

Бежецк, 8-го февраля 1827 года.

Родственно дружеския твои письма, как от 27-го декабря так и от 29-го генваря, я исправно получил, за что и приношу вам, истинному моему другу, душевную мою благодарность. Но здоровье твое меня крайне огорчает. Видно Господу Богу угодно и оным меня наказывать; ибо я имею одного только в свете друга тебя, но и об том слышу, что он столь долго страдает. Одно мое упование об вас, что молитвы ваших добрых детей услышит Господь Бог и даст вам облегченье в наступающую весну; но до тех пор надобно, почтенный мой друг, как можно себя беречь и ничем не огорчаться, а возложим все упование на Господа Бога. Я это знаю из собственнаго своего опыта:

после всех моих печалей, я одно нахожу утешение – в уповании на Господа Бога и в чтении Священнаго Писания.

О себе скажу тебе, почтенный мой друг, что я дотащился уже до здешняго города, где ныне живу и отдыхаю у почтенной моей тетушки Настасьи Никитишны, которая, спасибо, меня бережет и покоит.

А первую неделю великаго поста намерен говеть в деревне покойной моей родительницы, в селе Курганах, на гробах моих родителей.

Прошу вашего прощения, есть ли я в чем погрешен; но, кажется, душа моя чиста противу вас, почтенные мои друзья.

В марте месяце хочется, есть ли позволит здоровье, переехать уже в Грузино; но печаль моя состоит в том, что я по слабости моего здоровья приехать в С.-Петербург никак не могу; а прошу Бога, дабы Он меня успокоил в Грузине, а потому и тебя почтеннаго друга не буду в состоянии увидеть; ибо моя жизнь больная оснуется в

Грузине и уединенно и смирно, пока Господу Богу угодно будет меня к Себе потребовать.

Почтенная моя, милостивая государыня, матушка Настасья Ивановна, приношу вам мою душевную и христианскую благодарность за любовь вашу ко мне: да утешит вас Господь Бог облегчением болезни друга нашего Федора Ивановича, в чем я и не сумневаюся, что ему весна и лето даст облегчение! А вы, думая об нем, должны, как христианка, беречь и себя, имея столь много детей, о коих Господь Бог повелевает родителям думать и беречь.

Всем вашим детям мое усердное почтениe и благодарность за их обо мне память. С душевным почитанием и неизменяемою дружбою пребуду навеки вашего превосходительства верный друг и покорный слуга граф Аракчеев.

Тетушка Настасья Никитишна препоручила мне изъявить ея почтение вам и милостивой государыне Настасье Ивановне.

4.

Грузино, 11-го марта 1827 года.

Благодарю вас, почтенный друг и благодетель Федор Иванович, за письмо ваше, писанное 7-го марта; я оное получил здесь в Грузине. Знаю и слышу ото всех, почтенный друг, что вы очень слабы после вашей тяжкой болезни; но нужно, любезный друг, терпение и упование на Господа Бога; имейте только одного меня в предмете, сколько я терплю несчастиев, продолжающихся безпрерывно. И ныне по приезде моем на 3-й день был у меня здесь пожар: сгорела большая у пристани оранжерея, пропали все пожалованныя покойным государем померанцовыя деревья, истреблена библиотека, которую я собирал сорок лет и имел редкие манускрипты, и одним словом потеря самая большая моего состояния более по бывшим трудам собрания всех сгоревших вещей. А более всего я после онаго имею большой припадок и теперь получил трясение в руках; но со всем оным уповаю на Бога и преклоняю Ему мою главу и колена: буди Его святая воля со мною грешным! У матушки Настасьи Ивановны целую ручки, а более писать нету сил и руки дрожат.

Прощай, почтенный друг и благодетель! В лучшем будущем мире увидимся и останемся вечно друзьями. Твой вечный друг и слуга

граф Аракчеев.

5.

Почтенные друзья и милостивые государи, Федор Иванович и Настасья Ивановна!

Вы добрые мои родные благодарите меня своим письмом за угощение мое; а мне должно вас благодарить, что вы посетили меня сироту-старика, за что да наградит вас Господь Бог; а мне осталося только вспоминать приятное сие время, проведенное вместе. О себе вам скажу, что я по обыкновению остался сиротою; но, слава Богу, спокоен, то уже и привык к одиночеству своему.

На сей наступившей неделе, с первыми попутчиками отправлю к вам три щуки свежепросольныя и семена цветов, и георгину. Прошу и впредь мною располагать; я всегда ваш готовый слуга.

6.

17-го декабря 1827 года.

Благодарю вас матушка за прекрасныя покупки; материя и платок очень хороши и дешевые. Простите меня, что я вас обезпокоил; но я уверен, что вы меня любите, то и безпокойство сие с удовольствием исполнили. Тебе, почтенный мой друг Федор Иванович, грешно писать ко мне о бездельном долги, поверь моей к тебе привязанности и забудь оной. Сожалею о болезни любезнаго Алексея Ивановича, но ненадобно отчаиваться, он молод, то Бог подкрепит его здоровье; но за женою и детьми лучше послать, ибо больного соединение с близкими родными облегчит.

Радуюсь о тебе, почтенный друг, что твое здоровье поправляется; но ради самого Бога береги себя и не вздумай опять заниматься через-чур делами службы: право, здоровье всего дороже на свете. Мне должно вас благодарить за Александра Федоровича 1); я его люблю много и желаю его чаще видеть у себя.

У нас морозы стоят большие, вот уже целая неделя каждый день 26 градусов.

Я, почтенные друзья, на другой день праздника собираюсь выехать в г. Бежецк, где хочется пробыть генварь и февраль, а на первой недели великаго поста возвратиться обратно. М. М. Волынской писал ко мне недавно, что уехал в Москву получать поневоле деревню, ибо пишет, что на одном должнике пропадает 36 тысяч рублей, то берет за оные деревню. Вот суета детей мира сего! Кому он все сие копит, Бог знает?!

Свидетельствую мое почтение всем любезным вашим детям; а вас уверяю навеки в дружбе и почтении, ваши превосходительства, милостивые государи, верный друг и покорный слуга

Г. А.

7.

Грузино, 22-го декабря 1828 года.

Поздравляю вас, моего друга, со всем вашим почтенным семейством с наступающими праздниками, прося Бога, дабы Он возстановил ваше здоровье.

Добрый мой сосед, Василий Ефимович Путятин, явится к вам с сим письмом и с покорною его к вам просьбою: есть у него по Сенату, кажется, во втором департаменте дело, то он будет просить вас, почтеннаго друга, наставить его в оном, куда

и к кому он должен по оному обратиться с его просьбою. _____________________________

1) Александр Федорович Апрелев, смертельно раненый в день своей свадьбы

Все, что вы сделаете ему, я приму собственно за себе сделанное одолжение.

Свидетельствуя мое душевное почитание ея превосходительству милостивой государыне Настасьи Ивановне и поздравляя с праздником, остаюсь на веки вашего превосходительства почтеннаго друга верный друг и слуга

Г. А.

_________________

По прочтении этих писем понятно, мне кажется, станет, почему таким почетом и благоговением окружено было имя Аракчеева в семье Апрелевых.

Странно однако, что оба адъютанта его, Клейнмихель и Апрелев, всегда остававшиеся в наилучших приятельских отношениях, и во время могущества графа Клейнмихеля – совершенно различались типами и характерами.

И. Ф. Апрелев любил свет и блестящее общество; он скользил по житейскому пути,

не углубляясь, и только пользовался счастливыми обстоятельствами, никому не делая зла, стараясь всем угодить и быть полезным. Когда он был моложе, у него был приятный баритон, в обществе его любили, и он певал и всего чаще любимый тогда романс: „Гори, гори, моя лампада, ночной мой друг, моя отрада”.

Музыка сблизила его с моим отцом, а также приятное обхождение, всегда ровный и приветливый его характер.

Когда скончался так несчастливо старший брат его Александр, смертельно раненый Павловым в день своей свадьбы, отец мой обратился к Ивану Феодоровичу, прося его помощи для ведения обширных хозяйственных дел. Выбор не мог считаться удачным, так как Иван Федорович всего менее был делец. Но в те времена хозяйство было своеобразное, к тому же управителей было через чур много, и они нуждались в объединении и в подчинении „Генералу”.

Иван Феодорович приезжал в контору и подписывал бумаги; к нему являлись с докладами; его росчерк был очень внушителен. Лично он был человек безукоризненной честности, но по неспособности проглядывал многия злоупотребления и его постоянно обходили.

Служебное его положение постепенно улучшалось. Он был свой человек у графа Клейнмихеля и всегдашним партнером жены А. 3. Хитрово, тогдашняго государственнаго контролера, вообще же был на отличном счету у почтенных дам и у многих сановников. Постепенно дослужился он до сенаторства, до Белаго орла и наконец назначен был товарищем государственнаго контролера. Вскоре однако же звезда его померкла.

По смерти А. 3. Хитрово государственным контролером был назначен граф Кушелев-Безбородко. Он весьма скоро и довольно резко разстался с Апрелевым, говоря, что ему не справиться и с нашими делами.

Правда, Иван Феодорович впоследствии дослужился до действительнаго тайнаго советника и получил давно желанную Александровскую ленту. Но в 1862 году он разошелся с отцом; имущественное положение его поколебалось, одновременно с освобождением крестьян, и с каждым годом становилось хуже. Он переехал на другую квартиру к Таврическому саду, где я несколько раз у него бывал в последние года его жизни; он всегда радовался моему приезду и бывал неизменно ласков, зная меня с рождения. Ему я обязан назначением моего воспитателя Руже, с которым он познакомился в доме приятеля своего, известнаго гастронома и игрока Петра Дмитриевича Норова, женатаго на Вадковской. У них был собственный дом на Конюшенной и он давал обеды.

Скончался Иван Феодорович в старости, от антонова огня, по собственной неосторожности. У него было пять сестер, из коих трое его пережили.

Но вернемся к хорошему времени его жизни, когда он со всею семьею, с зрелыми сестрами девицами и со старушкой матерью, Анастасьей Ивановной, жил на углу Литейной и Пантелеймонской, занимая большую угловую квартиру, с двумя парадными подъездами: один для матери и сестер, другой отдельный, был его собственный. При нем неотлучно состоял некто Мерлин, седой старик из отставных пажей, давно проживавший у него на хлебах без всяких средств. Он много лет был на положении приживалки; его считали преданным семье человеком, помнящим оказанную ему поддержку. Он был живою теныо семьи Апрелевых и „cavalier servante” всех пяти сестриц... вертлявый, суетящийся он казался простецом, повторял какия то шуточки, или же твердил на распев: „ангел Божий, ангел Божий”...

Этот „Monsieur Merlin" был всем известен и все почитали, уже убеленнаго сединами старца, прекрасным и верным человеком. Случилось однако странное обстоятельство. В то самое время, когда дела И. Ф. Апрелева становились хуже и положение его поколебалось, этот Мерлин, всю жизнь добивавшийся какого то фантастическаго наследства, над которым все смеялись, вдруг действительно получил весьма порядочное состояние, совсем его обезпечившее. И что же? Он мгновенно отвернулся от Апрелевых, забыл все испытанное им добро и под конец уже ноги его не было у них в доме!

У И. Ф. Апрелева долгое время находился в услужении „карла”. Он был уродлив, весь в морщинах и казался злым; его избегали. Этот карла неизменно наблюдал за порядком в кабинете Апрелева, носившем вполне министерский характер. Над диваном красовался поясной портрет Аракчеева.

В 1860 году с согласия моего отца Апрелев пригласил меня в свою Новгородскую деревню.

Впечатление этого перваго моего путешествия было очень сильно. Дорожная карета переносила в давно прошедшия времена детства. Мы ехали по Шлиссельбургскому тракту мимо Вознесенскаго, Ижоры, Лобановскаго имения Мха и стараго дворца Пелла, – потом сыпучими песками до Шлиссельбурга. Нева, Ладожское озеро и город мне понравились, день был прекрасный, а мне было тогда всего 16 лет. Долго потом ехали мы каналом, миновали нисколько скучных станций – Шальдиха, Выстово, Пульницы, Новая Ладога, где пробовали уху, – уже смеркалось, когда мы перебрались через Волхов.

На другое утро мы подъезжали к имению Апрелевых и въехали в ворота, на которых красовалась надпись: „Усадище Большой Двор” сенатора Апрелева.

Мне в первый раз тогда пришлось быть в настоящей деревне. Усадьба живописно расположена на берегу Сяси, которая течет между крутыми и извилистыми берегами. Ряд пушек выставлен перед домом на почетном месте. Эти пушки были подарены Аракчеевым. Здесь прожил я несколько дней, пользуясь широким старинным гостеприим-

ством, меня закармливали и угощали домашними наливками и вареньем. Я очутился среди пяти старых дев в искусственных локонах и паричках, с сильным у двух меньших искусственньм румянцем. Все оне говорили любезности без конца и притом почти одновременно. Брата своего они обожали: только и слышно было: „ангел братец” „notre frere c'est un ange”!

Тут были и две старушки приживалки уже совсем исчезнувшаго типа. Старческим голоском одна из них, Арина Пантелеймовна, певала песню о приезде исправника, помнится начало:

Вдруг с полночи сани зашумели

Колокольчики на дугах гремели и пр.

Приезжает исправник и здоровается:

Здравствуй хозяин, все ли вы здоровы?

Здравствуй хозяюшка – водочка ль готова?

На прощаньи ему подносят известное угощение и вся суть в последних словах исправника: „Дайте же и писарю что нибудь”.

К обедне ездили за несколько верст в ближайший погост. Выезд был торжественный, Иван Феодорович надевал тогда сюртук с двумя шитыми звездами. Помню, как ходили мы с ним по полям; и местное население приветствовало его сочувственно: в нем ничего не было суроваго, и крестьяне его любили.

Вместе с Апрелевым поехали мы в Тихвин. Дорогою обедали в с. Наумове, в имении А. В. Путятиной, сестре настоятеля Тихвинскаго монастыря о. Владимира (Кобылина).

Он хорошо знал моего отца, потому принял нас как нельзя лучше, и поместил в так называемых „царских” комнатах обители, предлагаемых почетным гостям. Видел я перед иконою Бoжиeй Матери лампаду деда и отцовское паникадило. Осмотрели мы весь монастырь, причем о. Владимир сам показывал оружейную, в которой хранится множество стараго оружия.

Монастырь нередко подвергался осадам. В одной из церквей на полу простая

плита с надписью: „Император Иоанн III”. Сюда он был привезен из Шлиссельбурга.

В Тихвине простились мы с Апрелевым. Иван Федорович и здесь все время пребывал в своем неизменном сюртуке, с двумя шитыми звездами.

Живо припоминается семенная обстановка Апрелевых в Петербурге, когда они жили так привольно на углу Литейной и Пантелеймонской. Они нередко давали вечера и приглашали моего отца вообще мало выезжавшаго, бывало у них довольно людно; карточные столы поставлены были для любителей, всегда многочисленных. Отец, никогда от роду не игравший в карты, пристраивался к фортепиано; всегда бывала при этом и музыка; иногда являлся певец-любитель некто Лыкашев и пел звучным баритоном: „По небу полуночи ангел летел”, пели и дамы. Тут появлялась старушка Депрерадович, вдова стараго командира кавалергардскаго полка, старик адмирал Колзаков с семейством, глухой сенатор Савицкий, первоприсутствующий сенатор Башуцкий, старый полковой товарищ отца – Пантелеев и относительно молодой чиновник, о котором Апрелев отзывался с особой похвалой, это был будущий государственный контролер Татаринов ( И. Ф. Апрелев особенно дорожил, своим сочувствием к Татаринову и участием в начальной его службе). Здесь неизбежно можно было встретить домашняго врача-доктора Маляга, который пользовался большим доверием и расположением семьи. Для сестер Апрелевых он также был в числе „ангелов”, „le docteur Malaga c'est un ange!” говорили оне с убеждением.

На почетном месте висел большой портрет Ивана Федоровича Апрелева еще в молодых годах, с одною только Анненскою звездою; а также портрет его матери Анастасии Ивановны, в большом чепце, с бантом на отлет. Это была властная старушка, довольно еще свежая и в неизменном парике; она держала в руках своих зрелых дочерей и отличалась невоздержностью в пище. Говорят, что она даже имела роковое влияние на судьбу своих дочерей из за нея не вышедших замуж, ради того, что она требовала очереди по старшинству.

Старшая дочь, Анна Федоровна, сама уже могла быть причислена к старушкам. Она была пожилая благоразумная и вполне хорошая женщина, пользовавшаяся большим весом в семье. Вторая – Елизавета Федоровна, также преклонных лет, была хозяйкою дома; к ней обращались за советом, и она основательно считалась мудрою. Это была почтенная и очень скромная женщина, умнее других. Затем следовала довольно безцветная София Федоровна, ранее других скончавшаяся; потом Мария Федоровна и наконец Александра Федоровна, которая была меньшая. Мария Федоровна носила парики, будничный и праздничный, высоко взбитый, с большими локонами; она сильно белилась и румянилась и притом снадобьями, вредными для здоровья. Белизна и румянец ея были ослепительны. Она была многоречива без удержу и потому всех утомительнее своими безпрестанными восторгами, комплиментарными фразами и постоянной суетой. Александра Федоровна была на положении девочки, уже когда ей было за 50 лет, она также прибегала к искусству, но более сдержанно; в хозяйстве она ничего не понимала и держалась в стороне от всего житейскаго. Она жила в мире цветов, музыки и восторженных излияний, долго еще певала старческим голоском самые пламенные романсы и влюблялась до конца дней своих. Она пережила всех сестер и братьев и одна доживала свой печальный век на Песках, в скромной неприхотливой квартире. Вспомнила.

ее тогда старушка Арина Пантелеевна и прожила с нею до конца своих дней. Повстречалась Александра Федоровна с заботой и нуждой, но все принимала благодушно и с великим смирением. Людская неблагодарность ее не возмущала; она ни о ком не отзывалась дурно: по прежнему всех хвалила, на малейшее внимание отвечала неудержимым потоком благопожеланий, всем сочувствовала и ко всем была доброжелательна... „vous etes tous des anges!” говорила она со вздохом и слезой...

Нельзя было не уважать ее за истинно христианское чувство даже к людям, которые иногда безпощадно относились к ея горю и к ея заботам.

Она – последняя присоединилась к ряду семейных могил на кладбище Петербургскаго фарфороваго завода. Лично мне, конечно, более всех было жаль Ивана Федоровича. При всей – почему не сказать, пустоте своей, он был истинно человек „добрый”. Светские привычки остались в нем до конца дней, он все еще молодился и казался щеголем. На нем был гладкий паричок, с зачесанными по старинному висками. Кончики щек были слегка подрумянены; одет он был всегда безукоризненно и носил сапоги с остроконечными носками. Он любовался и утишался своими регалиями, отлично знал правила ношения орденов, со всеми их тонкостями; у него были четыре маленькия серебряныя звездочки, которыя он всегда прикалывал к фраку в положенные дни, или же появлялся он во всем блеске, в больших звездах, и как мы видим, не разставался с ними и в деревне. Он был легкий собеседник, человек укладистый, даже иногда забавный, но прежде всего добрый, почтительный сын, человек благочестивый, благожелательный, любитель тонких обедов, с отборными винами, которым предпочитал „Larose", и умел он приноравливаться к людям, к их характерам и привычкам. Он также не ожесточился в несчастии и все принимал как неизбежное, как исполнение воли Божией. Кроме добра, я ничего иного не испытал от Ивана Федоровича Апрелева, вот почему и поминаю его с чувством сердечной признательности и некотораго удивления, что именно такой человек мог быть столь близким к Аракчееву!.. Все состояние Апрелева погибло после 1861 года, и он умер в нужде.

Кн. П. П. Вяземский любил встречать его в Летнем саду у обычнаго ресторана, куда одно время они заходили ежедневно, и ему нравился этот безобидный тип отошедшаго поколения.

Г. С. Ш.

          Москва.

28-го декабря 1868 года.